— И люди тоже, — сказал я, чтобы поддержать авторитет Баранова. — Когда они попадают в беду, то говорят: «Угодили в переплет».
— А разве книжки сами попадают в беду? Вот если оборвешь переплет, тогда они голенькие и растрепанные, как замарашки…
Валерия сияла.
Место, куда нас доставил Баранов, было и впрямь прелестное. Спокойная речка, вся в серебристо-зеленом ивняке, в тени крупного с лаковыми стволами ольховника, завязывала большую петлю, а внутри петли пестро лежал лужок в ромашках, колокольчиках, красной овсянице, мятликах, клевере и всяческих других цветах и травах. Всюду кружились, преследовали друг дружку, исчезали и возникали вновь нарядные бабочки и мотыльки, деловито копошились матовые от пыльцы пчелы, важно перебирали лапами богатые, в меховых дохах, шмели. На взлобке теснился хвойный лесок, и оттуда едва слышно тянуло скипидарными запахами смол, разогретых назревающим зноем. Под взгорочком черною болячкою выделялось кострище с буграми головней, и к нему-то сразу уверенно направился Баранов. А Юлька потащила меня на лужок, не вытерпела моей тихоходности, покинула, бросилась хлопать по траве ладошкой — ловить кузнечиков и бабочек, изумляясь, почему никак они не даются ей в руки; потом попросила: «А можно я босичком подышу?» — сбросила сандалики и принялась собирать букет.
Барановы, радостно за нею приглядывая, разбирали припасы, выкладывали на разостланный плед сыры, колбасу, ветчину, хлеб, бутылку «Экстры» и несколько жестяных банок с мясными и рыбными консервами. Всего этого хватило бы на добрый взвод молодых солдат.
— На свежем воздухе все умнем, — пояснил сияющий Баранов и, повернув упаковку плавленного сыра, который любил еще с ученических лет, с хохотом прочел:
— «Плавленый сыр — друг в семье, спутник в дороге». Ну до чего только не додумаются!
— Хох-хо-хо, — смеялась Валерия, еще пуще на природе покрасивевшая.
Тем временем Юлька бросила букет и на босых ногах легко, как сквознячок, побежала к нам, высоко поднимая над головой поблескивающую на солнце бутылку:
— Смотрите, что я в травке нашла!
— Оставь, — махнула рукою Валерия, — это папа прошлый раз выбросил.
— Да-а, там какие-то жучки заснули.
Я подошел к Юльке. Бутылка была из-под портвейна, липкая внутри, и в ней в самом деле нашли свою погибель несколько жучков и мурашей, может быть, в поисках пищи либо из любопытства заглянувших в стеклянную ловушку. Я рассказал Юльке, как им хотелось домой, в муравейник, под листочки, в норки, как мучались они, пытаясь выбраться, девочка опечалилась, у нее отквасилась нижняя губа. Насмешливо сощурившись, Баранов тоже слушал.
— И чего только вы, газетчики, не насочиняете. Об каждой букашке рыдать… Давайте-ка лучше к столу, — смягчил он свое наступление и принялся вспарывать ножом консервную банку, оставляя на скрипящей жести острые выскрии…
Я не стал с ним тогда спорить — постеснялся, потому что все-таки считал себя их гостем. Сколько из-за такой вот ложной деликатности допускаем мы непоправимых ошибок и какою ценой после за это платим! Если бы я тогда посмотрел, как распоряжался Баранов порожними консервными банками, если бы вмешался, не сидел бы он теперь, вероятно, передо мною, выдавливая из себя, как из засохшего тюбика, трудные слова. А я рассиропился, пил водку, жрал консервы и прочую снедь, и пейзаж вокруг становился все ярче, все выразительнее, и птицы — луговые, коньки, пеночки-теньковки, всякие славки — у речки, в воздухе, в лесу пели все заливистей, и вдали, в таежной глухомани, бессчетное число кукований дарила кому-то из нас кукушка.
Вскоре Юлька в одиночестве угомонилась, достала куклу с льняными косами, в пышном платье, с послушно закрывающимися глазами, сказала, что пойдет ее укладывать баиньки, и сама забралась в машину и там затихла.
— Заснула, — вздрагивающим шепотом сообщила Валерия.
У Баранова на глаза от нежности навернулись слезы:
— Я… я не знаю, что за существо такое растет: послушная такая, умница. Нет, ты не думай, что все родители считают своего ребенка самым лучшим. Мы так долго Юльку ждали, уж отчаялись… Валерия лечилась, лечилась… Да не морщись, Валера, ведь с другом говорю!.. Давай, дружище, выпьем за здоровье Юльки, за ее светлое будущее!
Эту стопку я выпил охотно.
С тех пор не виделись мы с Барановым года четыре, да, точно, четыре года. Я уезжал учиться в Москву, скитался по командировкам, работал, куда-то все время торопясь, недосыпая и недоедая, и существование Баранова, Валерии и даже Юльки — из головы вон! И вот так живо все вспомнилось, будто вчера лишь было, и внутри у меня замерзало, сжималось, ибо неспроста ведь Баранов напомнил ту поездку.