Наконец они выбрались на волю, Валентинка крепко прижимала Коркунихин узелок. Площадь легла перед ними, серая, точно подзолистая земля. Машины подбегали к столбу, расписанному клетками, и, ворча, уносились прочь в прямизну улиц.
Молодой шофер, с чубчиком из-под берета, поднял у машины крышку багажника, поместил туда чемодан. Валентинка откинулась на спинку пружинистого дивана о бок с отцом; отец кончиками пальцев похлопал ее по локтю.
Ветерок вмахивал в открытое окошко, освежал щеку. Улицы сходились и разлучались, бесконечно соединяя и отбрасывая бесчисленные дома, деревянные строения, похожие на сельские, церкви, сады, скверики. Порою закатным в ненастье солнышком вспыхивал светофор, и тогда по обеим сторонам улицы видно было такое же движение, что и на вокзале. И Валентинка подумала, что и вправду как же здесь найти Симочку. Нашарила в узелке бумажку, прочитала: «Ул. Рабочая, дом 25, комн. 117. Коркунова Серафима Митрофановна». Интересно все-таки, как она устроилась, как живет.
В машине, однако, было жарко. Платье пристало к телу, оголив колени. Валентинка старалась натянуть его, потому что шофер в зеркальце подглядывал, но толчки машины мешали. Наконец машина свернула во двор, скрежетнула тормозами. Валентинка покрутила рукоятку — на окошко поползло стекло, нажала другую — дверца откинулась. Неловко перебирая ногами, сминая платье, выбралась наружу. Перед нею с интересом стояли несколько женщин и девчонок и жердеватый пожилой мужчина в соломенной шляпе и наглухо застегнутой холщевой куртке, чем-то напоминавший Петюню. Позади был скверик с жиденькими тополишками, крытый фанерою стол, на котором мужики с воплями забивали «козла».
— Так вот вы какая, — произнес жердеватый мужчина удовлетворенно, будто оправдались его надежды, и приподнял шляпу, обнажив загорелую лысину. — С прибытием приветствую вас.
Машина между тем отъехала, отец спросил, видимо волнуясь:
— Все ли готово, Борис Никанорыч?
— В наилучшем порядке! — Тот широко повел рукою, приглашая Валентинку в двери подъезда. — Покорнейше прошу.
Это было и кстати, потому что попробуй-ка постой, когда тебя разглядывают, словно теленка с пятью ногами. Валентинка понимала, что этот интерес вовсе не деревенский, где приезд каждого нового человека обсуждается и впрямь и вкривь, что вызван он все той же статьей в газете и радостью с отцом, но все-таки поскорее захотелось уйти. Она почти шаг в шаг поднималась за бодрящимся Борисом Никанорычем по лестнице, отец шел следом, трудно дыша. Из-за дверей на площадке слышалась музыка, возбужденные повышенные голоса — праздновали воскресенье. На третьем этаже была настежь раскрыта дверь, ее проем занимала обширная женщина в белом клеенчатом фартуке поверх коричневого сарафана.
— Вот и умница, — сказала она внезапно тонким при такой комплекции голосом. — А волосы-то у тебя какие роскошные, от ключевой воды, от свежего ветра, должно быть. — И неожиданно плавной походкою вплыла в коридор.
Коридор был порядочных размеров, объединял несколько дверей. Одна из них вела в комнату, посередине которой расположился овальный стол в отбеленной скатерти. Розовели тонкие пластики колбасы, в росных капельках лежал сыр, селедка выгибалась в продолговатой посудинке; из разинутого рыбьего рта торчал пучок зеленого луку. В центре стола, в окружении рюмок, стояла бутылка с цветной наклейкою и розоватым стеклом посвечивал графинчик с водкою. Валентинка втянула в ноздри острые запахи, и так захотелось есть, что слюнки чуть не потекли.
Отец тем временем поставил чемодан, забрал у Валентинки узелок, положил его на чемодан сверху и позвал дочку умыться с дороги. Вдвоем они вышли из коридора на кухню. Кухня была размерами с избу Зинаиды Андреевны. Кирпичная печь занимала одну ее сторону, а по другую стоял стол и на нем — привычная для Валентинки плитка, на которой булькала кастрюля, постреливая из-под крышки пахучим парком.
— Вы куда проще живете, — сказал отец, заметив, как вглядывается Валентинка в каждую подробность.
«Почти первобытно», — чуть не ответила Валентинка, но подумала: в чем-то, пожалуй, он прав, а хороша ли та простота, вынужденная ли, не время сейчас обсуждать.
За весь путь по городу — вспомнила Валентинка — отец не обронил ни словечка, только иногда то локтем, то ладонью прикасался к ней, будто опасаясь, что она исчезнет. И теперь она мыла под краном над эмалированной раковиною руки и лицо, а Семен Иваныч молча следил и думал о чем-то своем, и резкие стежки то набегали в уголки рта и на переносицу, то разглаживались. Ей все же неловко было умываться при нем, он, видимо, догадался, показал на полотенце, висевшее над раковиною, и подался в коридор каким-то ныряющим шагом.