«Есть ли у отца утюг?» — подумала она, а отец уже несильно постукивал в двери.
Он сразу же увидел лепешки на столе, взял одну, откусил. В глазах его опять появилось то самое выражение, которое было при первой встрече.
— А гостинец-то Симочке! — вспомнила Валентинка.
— Сейчас и пойдем, — сказал отец, вытирая пальцы носовым платком. — По-моему, это недалеко…
Было пыльно и шумно. Стучали трамваи, гудели, скрежетали машины, зажигались светофоры на перекрестках, останавливая их невидимой стеною. Неужто отец не может прожить без всего этого, и деревенская тишина действует на него так же, как на Валентинку город? Валентинка неуверенно ступала за отцом перед горячими мордами машин, озиралась. Но то ли попривыкла, то ли мысли о Симочке отвлекли — скоро перестала замечать грохот и суету. Какая она стала, Симочка, Серафима Коркунова, что в жизни нашла? Валентинка не искала: до сих пор, будто кирпичная дорожка от школы, ровненько определялась ее судьба. Ни метаний, ни сомнений. И вот…
— Должно быть, Зинаида Андреевна чудесный человек, — сказал отец, останавливаясь и прикуривая. — Я прямо-таки и не знаю… Я бы руки у нее принародно целовал!
Он пробежал глазами по номерам домов, указал на здание в равномерных рядах окон, забитых в междурамье банками и свертками:
— Да ведь это общежитие нашего завода! Иди, я покурю.
Открыв громоздкие двери, Валентинка увидела распаренную женщину, дремавшую за столом у телефона, спросила комнату сто семнадцать. Женщина лениво указала рукою куда-то в даль бесконечного коридора, и Валентинка пошла по громкому полу мимо бесчисленных и одинаковых дверей с табличками. Люди бы, наверное, спутавшись, бились в чужие двери, не будь этих табличек. Валентинка разобралась в номерах, постучала в сто семнадцатый. Никто не ответил. Она постучала громче, в скважине повернулся ключ, на ярком свету комнаты Валентинка разглядела только фигуру в чем-то долгополом.
— Вам кого? — спросила та, не впуская.
Валентинка ответила и не сразу поняла, что перед нею удивленно выпрямилась сама Симочка Коркунова.
— Да входи же, входи! — Симочка втянула ее в комнату, отпустила, стала всматриваться.
Была Симочка в бордовом мохнатом халате, перехваченном опояскою, голова высоко обкручена полотенцем, на ногах тапочки с меховой оторочкою. Лицо ее, как уловила свежим взглядом Валентинка, потускнело как-то, помельчало, подморозилось усталостью, и глаза — то ли сонные, то ли вроде опустевшие.
— Красивая ты стала, — сказала Симочка.
Валентинке неприятно сделалось, что Коркунова так ее разглядывает, она приподняла узелок.
— Вот гостинец тебе от матери. И еще мать наказывала — почему не пишешь? Отец очень болеет…
— Сюда положи, — сердито перебила Симочка, вырвала из кармана пачку с сигаретами, зубами вытянула одну, сразу окрасив губной помадой, чикнула зажигалкой. Валентинка осторожно опустила узелок на треугольный низенький столик.
— А чего я напишу? — со злостью и болезненно сказала Симочка. — Что не удалась, болтаюсь туда-сюда?.. На заводе вот сейчас работаем, живем прилично, все вроде бы есть… А пусто. И все надоело, все!.. Хотела жить красиво, не нашла… Завербуюсь куда-нибудь. — Она махнула сигаретою, сбросив пепел на ворсистый коврик. — Чего писать?
— Много ли надо: жива, здорова, — посоветовала Валентинка, однако чувствуя, что между ними точно стеклянная стенка, и Симочка ничего не услышит.
— А-а, наплевать на все!.. Тебе-то хорошо, ты знаменитая, оступишься, под локотки подхватят. Не зазналась пока?
Валентинке не хотелось обижаться. «Даже сесть не пригласила», — подумала она. Заметила два креслица с легкими ножками, две постели; над одной была фотокарточка парня в бескозырке, чудом державшейся чуть ли не на ухе, над другой — веером кинозвезды, зарубежные и наши.
— Погоди, я сейчас, — видимо, позабыв свой вопрос, сказала Симочка, отворила дверь в какой-то шкаф, и там заплескала вода.
«И вовсе не интересно ей, как у нас в деревне… Только свое», — опечаленно думала Валентинка, но все же надеялась — спросит. Симочка вышла скоро, протирая руки полотенцем, которое стащила с головы. Черные волосы ее изладились крупными неприродными волнами. Спокойно сказала:
— Чего приехала?