— Ну как самочувствие, гвардия? — бодро спросил Виталий Денисыч, осмотревшись.
— «Как живете?» — пошутил председатель. — «Хоро-шо-о», — пошутили колхозники, — отозвался механизатор Печенкин, разбитной парень с нагловатыми, как у окуня, глазами. — Девки-то хоть есть в этих Лисунятах?
— А где их нету, — откликнулся кто-то из угла.
— Вот, как приедем, сразу с Лешей Минеевым в разведку. А возьмем Арканю — троих заарканим, — играл словами Печенкин, привыкший к слушателям.
— Тебе бы только штанами трясти, — укоризненно покачал головою бульдозерист Лучников, человек пожилой и степенный. — Пошто останавливались-то, Виталий Денисыч?
— Деваха какая-то голосовала. — Корсакову не захотелось вдаваться в подробности… — А насчет развлечений всяких — и не думайте. Времени у нас в обрез. Я предупреждал.
Арканя сидел смирный, положив руки на острые колени, из-под шапки птичьими глазами с опаскою зыркал на Печенкина: боялся насмешек. И так над ним вдоволь потешались, когда он воевал с уазиком, даже девчонка, с которой он робко дружил, спрашивала, как же ему в армии служить, такому недотепе. Понимал Арканя — взял его Корсаков только затем, чтобы тот без дела не болтался, когда каждый человек будет наперечет, клялся про себя всем доказать, что не настолько уж у него руки врастопырку. Леша Манеев покуривал, посмеивался, поглаживал-пощупывал золотистые усики, которые отпустил недавно, после свадьбы, для солидности, и еще не привык к ним. Поглядывал на Корсакова дружелюбно: видимо, и думать позабыл, что осенью Корсаков пробовал отстранить его от работы.
Недавно Корсаков в колхозе, отношения со всеми людьми вроде бы нормальные, все с ним приветливы, да все-таки чего-то не хватает, прочности, что ли: словно квартирант в большой семье. Даже сейчас, в фургоне «Техпомощи», он чувствовал между собой и другими расстояние, которое никакими шагами не измеришь. Он видел этих людей в поле, в мастерских, на собраниях, разговаривал с ними, но был в их глазах только начальником головного участка центральной усадьбы товарищем Корсаковым. Вероятно, он постоянно чувствовал себя не в своих санях еще и потому, что то и дело замечал, как приглядываются к нему председатель колхоза и парторг.
Знали бы они, какой ценой разведал Корсаков эту солому!
Он отказался обсушиться и обогреться у Лепескина, ринулся в газик, уже досыта заправленный горючим. Хватили с места в карьер, будто спасаясь от погони. Однако по дороге Корсаков успел на всякий случай договориться в Лисунятах о квартире на недельку, продумав, сколько понадобилось бы людей, какая техника, когда пригонять грузовики для вывозки с поля готовых прессованных тюков, в какую сумму все эти работы, и прокат бульдозера и прессовалки, обойдутся колхозу. Договоренность с хозяйкой избы и умозрительные расчеты ни к чему Корсакова не обязывали. Но когда он предстал перед Однодворовым, он вдруг хвастливо, ненавидя себя, выхватил из кармана солому. Однодворов вздел очки, помял солому в пальцах, понюхал их кончики, будто заряжал ноздри табаком, и сказал:
— Гунька-то у тебя бензином провоняла… Ну, рассказывай, рассказывай.
Еще не поздно было выложить все начистоту, но Корсаков укрылся за коварно-спасительной мыслишкой, что Однодворову вовсе не обязательно знать, каким способом эта солома закуплена, деньги-то из чьего кармана.
— Чем ты этого Лепескина околдовал? — внезапно покосился Однодворов, пряча за стеклами очков насмешливые искорки. — Ведь председатели взвоют, когда узнают, что у них из-под носу такое богатство уволокли, поставят вопрос и Лепескина взгреют! Ладно, важен результат, — заметив, как искривилось лицо Корсакова, остановился Однодворов. — Действуй, Денисыч. А насчет людей посоветуйся со Старателевым.
Кабинет — парторга был как раз напротив председательского — через прихожую, и слышался из него монотонный голос Старателева. Виталий Денисыч заглянул. Старателев разговаривал с бригадиром, которого недавно избрали партгрупоргом, и сидел не за столом, а напротив собеседника, оседлав стул лицом к спинке, постукивая по ней ладонями. Бригадир, в расстегнутой телогрейке, из-под которой выставлялась застиранная гимнастерка, мотал головой: понятно, мол, понятно…
— Ты учти главное, — наставлял Старателев, — ты людям, они — тебе. Тогда все у тебя получится.
«Чему это он его учит-то!» — все еще не высвободившись от разговора с Лепескиным, ужаснулся Виталий Денисыч и попятился было, но Старателев приглашающе замаячил рукой и тут же бригадира отпустил.
— Людей надо, да понадежнее, — сердито сказал Виталий Денисыч. — Я прикинул: со мной десять человек.