Хозяйка избы, могучая усатая женщина с мужским голосом, уже стояла на крыльце, запахнувшись в плащ-палатку, и похожа была на копну.
— Принимайте постояльцев, мамаша, — деловито сказал Виталий Денисыч.
— У меня все готово. На семидневку, столбыть?
— Ага, только бы погода не подвела, вон что творится. — Виталий Денисыч пригнулся, прошел за хозяйкою в темные сени, где стойко держался запах квашеной капусты и мокрого лыка, оказался в широкой избе, не разделенной никакими перегородками, всю левую сторону которой отягощала беленая печь.
— Снегу надует — хлеба прибудет, — басом ответила хозяйка и встала у порога, за спиною Корсакова, скрестив руки под плащом.
«Ей бы гирями в цирке играть», — подумал Виталий Денисыч. — Знаю, мамаша, да нам-то буран некстати, — продолжал он, осматриваясь: стол, лавки, матрацы тигровой расцветки, чем-то набитые и уложенные друг на дружку вдоль стены, пол чистый, некрашеный, видимо, по-старинному моют с дресвой; в избе тепло, сухо.
— Топить сама стану, а то, не ровен час, спалите еще, посторонние. И гляди, начальник, чтоб никакого баловства.
— Может, все-таки готовить нам надумали? Ведь ночью приходить будем, столовая, закрыта…
— Я уж говорила: стряпухой несогласная. Больная я. И своих делов полно. — И хозяйка сурово засопела, показывая, что дальнейшие уговоры бесполезны.
Тогда, в первый свой приезд, по пути, Корсаков как-то не слишком беспокоился, что без горячей еды после целого дня в поле — никак нельзя, хоть бы чай, на худой конец, для мокрых усталых людей. Конечно, он подумал об этом, доплату хозяйке сулил, но никак уломать не сумел, даже чуть не получил от ворот поворот. Ни в Лисунятах, ни на станции негде было разместить стольких людей, да еще в тепле, и пришлось на все согласиться. Он предупреждал всех перед отъездом, что их ожидает, но на отдалении самым важным казалось поскорее обработать и вывезти солому. Теперь вьюга была вроде первого предупреждения.
— Самовар-то, по крайней мере, имеется? — спросил он, начиная сердиться и на себя и на хозяйку: заметил, что ни возле печки, ни в настенном деревянном шкафу ни посудинки нету.
— У меня не чайная. И вапче, как хотишь, начальник, ищи получше.
«Ну и стерва, хоть бы сказала, что ей надо», — вскипел Виталий Денисыч, однако миролюбиво пробормотал: — Ладно, мамаша, — и пошел наружу, нащупывая в кармане конверт с деньгами.
Он постарался, чтобы никто не заметил его паршивого настроения, позвал:
— Располагайтесь, ребята. Только без лишнего шуму. Устроитесь и — в столовку!
— Да сегодня так, на домашних харчах. — Тракторист поднял над головою увесистый чемоданчик.
— У меня шаньги есть, — робко поддакнул Арканя, — и бутылка молока.
— А соски, случаем, не прихватил? — серьезно спросил Печенкин.
Загоготали, повалили к избе. И в самом деле, у кого быдос собою чемоданчик, у кого рюкзачок…
«Ну, с такими не пропадешь», — рассуждал Виталий Денисыч, опять покачиваясь в кабине. А вот о себе не позаботился, и шут его ведает, придется ли сегодня поесть…
В мельтешащей мути не видно было поля, сосна около развилки едва прорисовывалась, и домики селекционной станции выступили из метели, когда подъехали к ним чуть ли не впритык. Лепескина в конторе уже не было, мужичок в косоворотке и зимнем треухе, открывший на стук, подсказал, как добраться до особнячка, в котором тот проживал. Спросил осторожно:
— По делу альбо в гости?
— По делу, — буркнул Виталий Денисыч, заметил, что мужичок настроен к разговору, заторопился.
— Пооглядчивей с рукосуем этим, — тоненько крикнул мужичок в спину Корсакову…
Смутно в метель светились окна одноэтажного оштукатуренного особнячка. Корсаков постучал в одно окошко, отдернулась шторка, чье-то лицо расплывчато мелькнуло, звякнула изнутри на дверях задвижка.
— Входи, Виталий Денисыч, входи, дорогой, — по-свойски приглашал с крыльца Лепескин, придерживая у горла наброшенную на плечи меховую дошку.
«Еще бы не дорогой», — скривился Корсаков, осторожно пробираясь мимо хозяина в сени.
— Не очень рад, не очень рад, — заладил Лепескин, за Корсаковым следуя.
— А что так? — будто не видя его протянутой руки, сухо поинтересовался Корсаков.
— Последними словами меня поносят. И все соответственно: откуда, говорят, свалился, извините, этот долговязый черт, как снег на голову? Чем ублажил? Давай, товарищ Лепескин, отыгрывай назад. На областные патриотические чувства нажимают. Но пятиться назад не в моих правилах…