Из него на самом деле получился бы хороший отец.
Как будто прочитав мои мысли, Рейд поднимает голову и широко улыбается.
— Помнишь, как я учил тебя забрасывать удочку? А твой крючок угодил в мамину соломенную шляпку, и она оказалась в озере!
Я не вспоминал об этом много лет. Я киваю.
— Возможно, твой сын окажется более способным учеником.
— Или дочь, — говорит Рейд. — Может, она тоже станет заядлой рыбачкой.
Он так радуется этому предположению. Стóит посмотреть на его лицо, и я практически вижу будущее его ребенка: первое сольное выступление, выпускной альбом, танец отца с невестой на свадьбе. Все эти годы я его недооценивал. Я полагал, что его волнует только работа, но сейчас я вижу, что, вероятно, он ушел с головой в работу, потому что хотел семью, которой у него не было. Слишком больно, когда тебе об этом напоминают изо дня в день.
— Макс, эй! — окликает Рейд, и я поднимаю глаза. — Как думаешь, мой ребенок… Как думаешь, он будет меня любить?
Я нечасто видел, чтобы Рейд настолько в себе сомневался.
— Ты о чем? — удивляюсь я. — Разумеется, будет.
Рейд потирает шею. Эта ранимость делает его… более человечным.
— Ты так уверенно говоришь, — замечает он. — Но мы ведь не особенно любили своего старика.
— Сейчас совершенно другое дело, — успокаиваю я. — Папа был не ты.
— Почему это?
Мне приходится на секунду задуматься.
— Ты никогда не прекращаешь заботиться о других, — говорю я. — А он никогда и не начинал.
Рейд впитывает мои слова и улыбается в ответ.
— Спасибо, — благодарит он. — Для меня очень важно знать, что ты доверяешь мне быть отцом.
Конечно, доверяю. Теоретически трудно найти родителей лучше, чем Рейд и Лидди. Внезапно меня пронзило воспоминание о том, как я сижу на кровати с калькулятором в руках и пытаюсь подсчитать, насколько сильно мы с Зои залезли бы в долги, если бы не только воспользовались ЭКО, но в конечном счете нам пришлось бы оплачивать визиты педиатра, покупать подгузники, еду и детскую одежду. Зои скомкала мои подсчеты. «Если не получается на бумаге, — сказала она тогда, — это абсолютно не означает, что в реальной жизни мы бы не придумали, как свести концы с концами».
— Это же естественно, верно? Немного нервничать, когда должен стать отцом?
— Ты — образец для подражания не потому, что очень умен и знаешь все правильные ответы, — медленно говорю я, думая, почему я всегда смотрел на него снизу вверх. — Ты — образец для подражания, потому что достаточно умен, что продолжаешь задаваться правильными вопросами.
Рейд меряет меня взглядом.
— Знаешь, ты очень изменился. Изменилась твоя манера выражаться, ты принимаешь другие решения. Серьезно, Макс. Ты уже не такой, как был раньше.
Я всю жизнь ждал похвалы брата. Тогда почему у меня такое чувство, что сейчас меня стошнит?
Внезапно звонит телефон. Мы удивились не потому, что отплыли от берега Род-Айленда, а потому что оба знаем, кто звонит.
— Не забудь, что говорил Уэйд, — напоминает мне Рейд, когда я беру сотовый.
Зои начинает орать, не успеваю я еще поднести трубку к уху.
— Мне нельзя с тобой разговаривать, — перебиваю я. — Мой адвокат сказал мне, что…
— Почему? — плачет Зои.
Я точно знаю, что она плачет, потому что тогда ее голос звучит, словно завернутый во фланелевую ткань. Одному Богу известно, сколько раз я слышал по телефону этот голос, когда она звонила, чтобы сообщить о еще одном выкидыше, и пыталась заверить меня, что с ней все в порядке, когда на самом деле это было совершенно не так.
— Почему ты так со мной поступаешь?
Рейд кладет руку мне на плечо — из чувства солидарности, в знак поддержки. Я закрываю глаза.
— Ты тут ни при чем, Зои. Я так поступаю ради наших детей.
Я чувствую, как Рейд протягивает руку к телефону и нажимает кнопку «отбой».
— Ты правильно поступаешь, — успокаивает он.
Если я действительно так изменился, почему мне нужно одобрение Рейда?
У моих ног стоит ведро с крабами, которых мы используем для наживки. Никто не любит этих крабов, они стоят в самом низу пищевой цепочки. Движутся кругами, натыкаются друг на друга. У меня возникает немотивированное желание выбросить их за борт, дать им второй шанс.
— Ты как? — спрашивает Рейд, пристально глядя на меня. — Как себя чувствуешь?
«Пить хочется».
— Хочешь верь, хочешь нет, но я, похоже, подхватил морскую болезнь. Думаю, нужно заканчивать с рыбалкой.
Когда пятнадцать минут спустя мы швартуемся в доке, я говорю брату, что обещал пастору Клайву подрезать кусты у него на участке.
— Прости за неудачную рыбалку, — говорит Рейд. — В следующий раз повезет больше.
— Куда уж хуже…
Я помогаю ему затянуть лодку на прицеп, зачехлить ее и машу на прощание, когда он уезжает домой, к Лидди.
Дело в том, что я не обещал пастору Клайву подрезать кусты. Я сажусь в свой грузовик и еду. Бросаюсь на доску и катаюсь на волнах, чтобы выбить из головы все мысли, но сегодня — проклятие! — мертвый штиль. Через какое-то время мне кажется, что язык во рту распух, увеличившись в размере вдвое, а горло стало настолько узким, что я едва могу сделать вдох.
«Пить».
Один маленький бокальчик не повредит. В конце концов, как сказал Рейд, я стал другим человеком. Я обрел Иисуса, и вместе мы сможем избежать соблазна пропустить еще один. Откровенно говоря, мне кажется, что если бы сейчас Иисус был в моей шкуре, то он бы тоже не отказался от бокальчика чего-нибудь холодненького.
В бар я идти не хочу, потому что и у стен есть уши, и никогда не знаешь, до кого дойдет. Теперь, когда Рейд оплачивает кипу счетов Уэйда Престона («Все для младшего брата», — заявил он), а все остальное улаживает церковь, меньше всего мне хотелось бы, чтобы прихожане судачили о том, что я не держусь на ногах. Поэтому я еду в ликероводочный магазин в Вунсокет, где ни меня никто не знает, ни я никого.
Выражаясь языком допустимых, то есть принимаемых судом, доказательств, — а ведь именно это в ближайшем будущем я буду делать неоднократно, — мы имеем:
1. Я покупаю только одну бутылку виски.
2. Я собираюсь сделать несколько глотков, а остальное вылить.
3. В качестве доказательства того, что я мыслю ясно и не собираюсь снова уходить в запой (или, в данном случае, топить горе в стакане), я не стану открывать бутылку, пока не вернусь в Ньюпорт. Отсюда до дома мне рукой подать.
И все вышеперечисленное, Ваша честь, является доказательством того, что Макс Бакстер полностью контролирует себя, свою жизнь и желание выпить.
Но когда я останавливаюсь на стоянке и открываю бутылку, руки мои дрожат. И когда первые золотистые капли оросили мое горло — клянусь, я увидел лицо Господа.
Когда меня представили Лидди, она сначала мне не понравилась. Рейд познакомился с ней, когда ездил по делам в Миссисипи. Лидди — дочь одного из его клиентов, чьим портфелем ценных бумаг он занимался. Она тогда вяло протянула мне руку, на щечках у нее появились ямочки, и она сказала: «Я так рада познакомиться с младшим братом Рейда». Она походила на куклу со своими белокурыми кудряшками, тонкой талией, крошечными ручками и ступнями. Она была девственница.
Мы с Рейдом обсуждали эту пикантную подробность. Я знал, что Рейд не святой и в прошлом имел за плечами достаточное количество романов, — я тоже не мог даже представить себе, как можно купить запас мороженого на всю жизнь, не попробовав прежде его на вкус, — но это жизнь моего брата, и не мне указывать, как ему жить. Если он хочет до свадьбы только держать свою невесту за нежные ручки — это его проблемы, не мои.
Единственное занятие Лидди — преподавание в воскресной школе при церкви своего отца, хотя она уже три года как закончила библейский колледж. Она так и не получила водительские права. Иногда у нас случались размолвки, потому что я считал: научиться водить машину — пара пустяков. «Как ты поступала, когда нужно было что-то купить? — допытывался я. — А если однажды тебе захочется поехать посидеть в бар?» — «Папа заплатит, — отвечала она. — А по барам я не хожу».