— Но ведь будущего еще нет, — осторожно заметил Хасид, — а «огнетушители звезд» уже запущены…
— Время — более сложная конструкция, чем мы думаем, оно тоже многомерно, как и пространство. Тем более что те, повернувшие назад, знают о нас все, ибо мы — это они в их прошлом и в их же будущем. Наблюдатель же вмешивается лишь в крайнем случае, да и то минимизированно, когда угроза для его существования близка к потенциальной реализации.
— Значит, ты сейчас его полномочный посол? — уточнил Кузьма. — И поможешь нам уничтожить «огнетушитель», а потом уйти?
— Это вы сделаете сами, — просто ответила Катя. — То есть мы сделаем. Потому что я не знаю, как это делается. Я только помогла вам освободиться.
— Я думал, ты все знаешь и умеешь…
— Вы прослушали. Наблюдатель вмешивается по самому минимуму, потому что даже такое вмешательство колеблет Мироздание. Мы должны выходить из всех положений сами.
Лифт еще работал и доставил всех троих к медотсеку, где Катя быстро развернула два реаниматора, раздела и уложила в них мужчин, включила аппаратуру. Дэв молчал, но не препятствовал.
— Полежите минут десять, я попытаюсь поменять программу инка. Все-таки я заканчивала институт молектронных систем и неплохо разбираюсь в техноинтеллектах. Если мне не удастся договориться с Дэвом, останется одна надежда на Жана.
Она убежала.
Саркофаги реаниматоров закрылись, по телам больных побежали струйки воды и крохотные лапки манипуляторов, вытирающие пот и кровь. Над каждым вспыхнули виомы, показывающие состояние пациентов и векторы вмешательства медицинского инка.
У Кузьмы оказалось сломанным всего одно ребро, а не четыре, как ему представлялось, была повреждена носовая перегородка, выбит зуб, и компьютер насчитал на теле четырнадцать гематом. У Хасида были сломаны кисти рук, повреждены три ребра, лицо представляло собой сплошную рану, правый глаз выбит не был, но ничего не видел, а на теле не было ни одного живого места. Очевидно, после боя с агентами Дьявола и гибели Хесслера безопасника обработал Оскар, склонный к садистским удовольствиям.
Через четверть часа Кузьме стало намного легче.
Саркофаг обработал его раны, заживил царапины, зафиксировал бандажом ребро, и физик почувствовал себя почти счастливым. Инк реаниматора выпускать его не хотел, но он настоял на своем и с сожалением выбрался из невыразимо приятной и ласковой утробы саркофага.
Хасид тоже хотел вылезти из своей хрустальной «гробницы», однако Ромашин не позволил.
— Ты нам пока не помощник, Ходя. Понадобишься, я пришлю за тобой антиграв.
Кузьма вышел из медотсека, направился было к рубке, однако вернулся с полпути, взял антиграв-носилки и поднялся в зону отдыха за пилотом.
Жан Иванов по-прежнему не двигался, и пульс его не прощупывался, но Кузьма все же взвалил его на антиграв, довез до медотсека и уложил в реаниматор. И лишь после этого поспешил в рубку, прислушиваясь к гулам и свистам солнечных недр.
Катя сидела в кокон-гнезде пилота, упакованная прозрачными «лепестками» системы информационного обмена, и на появление Кузьмы не обратила внимания. Тогда он забрался в органеллу командира «крота», настроил канал обмена и включился в сеть связи и управления.
Сработали каналы аудио-, видео— и сенсоподачи.
Он оказался зависшим в центре огненной бездны с удивительно асимметричным рисунком малиновых и золотистых жил, стеблей и веточек, образовывающих красивый «коралловый» куст. Это был фрактал устойчивых солитонных струй с протекающими в них ядерными реакциями. Ниже, в самом ядре Солнца, ветви фрактала расплывались в общем свечении — солитоны теряли «индивидуальность» и тонули в модуляционных возмущениях ядерных реакций, оседая в протонный «конденсат». Именно в этой зоне происходили цепочки реакций протон-протонного цикла, дающие основной выход энергии Солнца. Два протона объединялись, излучая позитрон и нейтрино и образуя ядро дейтерия, тяжелого изотопа водорода, затем к нему присоединялся еще один протон, рождая ядро легкого изотопа гелия — гелия-3, и, наконец, к ядру гелия-3 добавлялось еще одно такое ядро, образуя ядро обычного гелия (гелия-4) с испусканием двух протонов. Температура плазмы в зоне «конденсата» достигала уже восьми-десяти миллионов градусов. Реакции углеродно-азотного цикла — через цепочку превращений углерода в азот и кислород, который распадается снова на углерод и гелий, — приводящие к такому же результату, начинали идти еще ниже, почти у центра ядра, где температура плазмы достигала двадцати миллионов градусов. Но в Солнце эта зона уже не работала, замороженная «огнетушителем».