Петр Андреевич Шувалов (Эйдельман замечает: у Тютчева — «Петр по прозвищу четвертый, Аракчеев же второй») ненавидел покойного за неоднократные публичные обличения его семьи и рода. Поэтому главный жандарм с радостью приступил к исполнению «деликатного» поручения. Шувалов тут же дал распоряжение своему помощнику Филиппеусу, заведующему секретной агентурой III Отделения, а тот доверил исполнить задание царя агенту Карлу-Арвиду Романну. По фактам расследования Эйдельмана, Филиппеус позже гордо писал своему начальству, что именно он привлек настоящих сотрудников, в том числе Романна.
В инструкции подчеркивалось, что особое внимание агент должен обратить на «частную переписку» покойного князя. Правительство также опасалось документов, которые Долгоруков грозился рассекретить, «если обидят сына».
Отставной коллежский асессор Карл-Арвид (Александр) Романн был удачливым заграничным агентом III Отделения. Охранка высоко оценивала его услуги. Романн получал ежемесячно 250 рублей, тогда как жалованье обычного квалифицированного агента не превышало 75—100 рублей. Он подвизался в жандармском ведомстве с начала 60-х годов, действовал в основном в эмигрантской среде и слыл большим знатоком своего дела. Для выполнения поручений охранки Романн Переименовался в Николая Васильевича Постникова. Теперь ему предстояло стать «архивной крысой» и сыграть роль странствующего богатого либерала-мецената в ранге отставного подполковника.
Летом 1869 года Карл Романн, он же Николай Постников, выехал из Петербурга в Швейцарию, где находились многие русские эмигранты. Там он надеялся выполнить оба своих задания. В Женеве Постникову-Романну понадобился примерно месяц, чтобы войти в доверие к эмигрантам. Его задача, однако, облегчалась затруднительным положением, в котором тогда находились в Женеве Огарев, Бакунин и их друзья. Герцену в Париже жилось не лучше. Вольная печать выходила эпизодически, издание «Колокола» прекратилось. И вот в атмосферу апатии, эмигрантской нужды, бездеятельности вторгается энергичная личность, явно располагающая деньгами и стремящаяся «разумно их отдать общему делу». Огарев, Бакунин и Тхоржевский поверили «странствующему подполковнику». И до того агенты тайной полиции появлялись около эмигрантов, но их попытки проникнуть в эмигрантскую среду, особенно близкую к Герцену, не раз кончались скандальными разоблачениями и провалами. Как отмечал Эйдельман, свои люди постоянно и вовремя предупреждали Герцена о прибытии того или иного «гуся». Среди агентов одно время даже ходили слухи, что у издателей «Колокола» имеются фотографии всех шпионов III Отделения. И тех, кто появляется поблизости от них, тут же узнают и с позором разоблачают. Правда, в 1862 году шпион III Отделения Перетц навел все же охранку на след одного из посетителей Герцена, у которого нашли важные бумаги, давшие повод к многочисленным арестам. Еще кое-каким агентам удавалось просачиваться в русское заграничное подполье, о чем стало известно лишь век спустя. Однако при всем том прежние агенты охранки не обладали тем сплавом опыта и нахальства, не располагали такими средствами и полномочиями, как Романн-Постников. Из его отчетов, между прочим, было видно, как он умел легко, даже талантливо настраиваться на либеральный или революционный лад. Возможно, замечает Эйдельман, агенту приходили на помощь воспоминания юности, когда эти убеждения ему были не чужды — недаром власть так ценила перебежчиков из противного лагеря. Романн, кажется, иногда до того входил в роль, что и впрямь — на минуты или часы — начинал мыслить как его противники и в те минуты-часы, когда беседовал с Бакуниным и Огаревым, искренне «не любил» самодержавие. Так или иначе, но мнимый подполковник быстро продвигался к цели. Ни Тхоржевский, ни Герцен, ни кто-либо другой из окружения покойного князя не мог в то время, при всем желании, издать рукописи Долгорукова. Постников же объявил им, что хочет за свой счет издать секретные бумаги Петра Владимировича и тем самым исполнить его завещание.