Тут Романн явно интригует, зная, чем и как заинтересовать начальство в важности своей персоны: «какой-то граф Петр Шувалов» — действующий шеф жандармов и высший начальник «Постникова» — разумеется, не остался равнодушным к судьбе долгоруковского архива, прочитав письмо своего провокатора. Чувствуя это, в следующем донесении Романн поднимает интригу на «самый верх»:
«По-моему, не столько важен для нас интерес самих бумаг, сколько лишение возможности их напечатания. Приведенные сколько-нибудь в порядок, бумаги составят, я думаю, предмет самого интересного чтения даже для государя. Например, времена Екатерины II, Петра I, Павла I и другие, как равно и документы новейшего времени, например Аракчеева».
Развивая тему, Романн предложил авантюрный план действительного опубликования хоть какой-то части архива, как того требует Герцен, с тем, чтобы сохранить к «Постникову» доверие эмигрантов, необходимое для возможных дальнейших провокаций. Этот план был поддержан на «самом верху», и Романн, не прекращая торговли с Тхоржевским, продолжал активно развивать тему предстоящих публикаций с Герценом, на что вольный издатель даже начал жаловаться своему другу Огарову: «Этот Постников меня мучил, как кошмар. Брал бы Тхоржевский деньги, благо дают, и — баста». В итоге Ромианну-Постникову удалось приобрести архив князя Долгорукова за 6500 рублей, что составляло, по тем временам, 26 000 франков. Общий же расход царской охранки на приобретение долгоруковских бумаг вылился почти в 10 000 рублей. 1 ноября 1869 года Постников егал обладателем крамольных рукописей, о чем не преминул донести по инстанциям:
«Три дня с утра и вечером я просматривал груду бумаг по каталогу Тхоржевского, и просмотр убедил меня, что бумаги, за небольшим исключением, совершенно согласны с моим списком. Когда я приступил к просмотру бумаг, то заметил, что все они находились нетронутыми в запыленных пачках на том же месте, где я их видел летом. Из сего я мог заключить, что бумаги оставались нетронутыми, тем более что Тхоржевский сям часто по каталогу не мог найти той или другой бумаги и часто ошибался. Если же оказывалось лишнее против каталога, то он отдавал мне для прочтения и суждения, годится ли для меня. Совершенно пустые вещи я, конечно, возвращал».
По этому поводу Н. Я. Эйдельман замечает, что «пустое» с точки зрения шпиона может быть совсем не пустым с иной точки зрения. Видимо, некоторая часть материалов так и осталась в Швейцарии и либо где-нибудь сохранилась, либо затерялась.
Заполучив тяжелый сундук с долгоруковскими рукописями, Романн-Постников сразу же исчез и за границей появился лишь несколько недель спустя. За это время, понятно, сундук был доставлен «по адресу» — в III Отделение, с приложением полной описи его содержимого. Так, по выражению Эйдельмана, «круговорот долгоруковских бумаг: Россия — эмиграция — Россия был завершен за десять лет».
«Постников» спешил не напрасно. Эйдельман отмечает, что уже через несколько месяцев русский эмигрант М.Элпидин писал другому известному изгнаннику — П. Л. Лаврову:
«Удалось мне напасть на одного Сахар Медыча и узнать, что III Отделение отрядило своих агентов купить во что бы то ни стало у Тхоржевского долгоруковские бумаги и что этот агент — некто подполковник Романн, живущий в Женеве под именем Постникова. И тут узнал, как гонялись последние четыре года за Герценом и как охотились за Нечаевым. Все эти вещи я вычитал в корреспонденциях III Отделения. До 1870 года письма из III Отделения писались к заграничным шпионам Фи-липпеусом. Вовсе мне не хотелось бы навязываться к Огареву со своим предупреждением, так как я не раз был вышучиваем за таковые».
Точность информации Элпидина поразительна.
Постников между тем старался загасить любые возможные слухи о своей принадлежности к III Отделению. В частности, узнав о болезни старшей дочери Герцена, он направил ему сочувственное письмо и получил благодарный ответ с надеждой на продолжение знакомства: «Как только устроюсь в Париже, поставлю за особое удовольствие Вас навестить. Усердно кланяюсь. А. Герцен». Проницательный издатель «Колокола» и добросовестный душеприказчик князя Долгорукова, Герцен до конца жизни наивно верил в честность «Постникова» и считал наветами поступавшие к нему сигналы о его неблагонадежности.