Со временем я сильно осунулся, глаза у меня ввалились, покраснели и стали трусливыми, как у зайца.
«Не лучше ли умереть сразу? А может, убежать?» — так шутили мы иногда, оставшись втроем — я, Саса и Хасака. Возможно, мои друзья думали об этом всерьез. Но совершить самоубийство не хватало духу, а побег был невозможен. Поэтому в конце концов мы на все махнули рукой.
Единственным человеком, который нас утешал, был вольнонаемный Коэда. Бывало, увидев, что на нас напала тоска, он говорил:
— Довольно хандрить, ребята, бодритесь! Пойдемте-ка лучше гулять в поле.
И он уводил нас на луг к аэродрому. Там мы боролись друг с другом или развлекались ловлей сусликов. Суслик роет нору обязательно с двумя выходами, и если стараться поймать его у одного выхода, он ускользнет через другой. Мы стремились найти оба выхода. Если нам это удавалось, то кто-нибудь караулил у одного выхода, а в другой лили воду. Спасаясь от воды, суслик высовывался из норки и попадал к нам в руки.
Коэда читал стихи и учил нас военным песням. От него мы выучили марш Квантунской армии и песню Управления по водоснабжению и профилактике частей Квантунской армии[9]:
Взгляни, скоро тучи рассеются, Наша императорская армия Сделает легкой жизнь, Сейчас еще тяжелую для народа.Но, несмотря на бодрые слова этой песни, заходящее солнце казалось нам печальным. И, когда мы пели, повернувшись к красному от заката небу, нас еще больше начинала одолевать тоска по родине.
В свободное время мы писали домой письма, но ответ получали почему-то очень редко. Мы писали родителям, братьям, друзьям по школе, но в большинстве случаев так и не знали, получали ли они наши письма или нет.
Потайная тюрьма
Восьмого июня 1945 года, в день чтения императорских указов, нас построили на крыше главного корпуса. Церемония началась в восемь часов утра одновременно во всех подразделениях отряда. После церемонии поклонения императорскому дворцу и чтения императорских рескриптов к нам обратился с речью начальник первого отдела генерал-лейтенант медицинской службы Кикути, человек в летах, с бельми как снег волосами и глуховатым голосом. Он был пионером в отряде, которого сейчас боялся весь мир, и каждое его слово, казалось, находило отклик в наших сердцах.
Мы впервые поднялись на крышу этого высокого здания, с которого вокруг было видно далеко-далеко. Длинная и скучная церемония не вызвала у нас никакого интереса, если не считать того, что нам посчастливилось так близко увидеть генерал-лейтенанта Кикути. Однако возможность оглядеть окрестности нашего городка нам была очень кстати. Поэтому я почти не отрывал глаз от раскинувшегося передо мной вида.
До самой линии горизонта, затянутой легкой дымкой, простиралась обширная равнина. Как на ладони лежала перед нами территория нашего отряда, и я, постоянно запертый в четырех стенах лаборатории, созерцал эту картину с таким освежающим чувством, будто мне удалось вырваться на волю. Дул слабый утренний ветерок, рыбьей чешуйкой светилось еще совсем нежаркое утреннее солнце.
Стараясь не потерять даром ни секунды из объявленного после церемонии короткого перерыва, я жадно смотрел на бескрайнюю маньчжурскую степь. Временами мои глаза отыскивали на ее бескрайних просторах то крохотные, будто игрушечные, постройки станции Пинфань, находившейся почти в восьми километрах от нас, то красную крышу ламаистского храма, то далекий тающий в лиловой дымке памятник павшим японским воинам в Харбине.
Я не заметил, как ко мне подошел Саса. С таинственным видом, словно собираясь сообщить что-то очень важное, он сказал:
— Пойдем скорей туда, посмотрим.
Я последовал за ним. Мы подошли к краю крыши у внутренней стороны здания, и я застыл на месте, как вкопанный.
До сих пор, видя главный корпус только с внешней стороны, я был уверен, что это обычное четырехугольное здание. Но теперь я увидел, что оно построено в виде замкнутого четырехугольника. Внутри него находился узкий двор, напоминавший глубокое ущелье с отвесными скалами, на дне которого притаилось небольшое приземистое строение. Кое-где в стенах его виднелись маленькие оконца, едва пропускавшие свет. Солнечные лучи никогда не падали на эту мрачную каменную глыбу.
Несомненно, это была тюрьма. Ни я, ни Саса долго не могли произнести ни слова. Мы чувствовали себя так, будто увидели что-то запретное. Глаза наши выражали удивление и любопытство, щеки горели: «Так вот куда мы попали!»
Делая вид, будто мы ничего не замечаем, я и Саса медленно передвигались по краю крыши и смотрели вниз. Мы заметили, что тюрьма с обеих сторон соединялась с главным зданием крытыми переходами. Казалось, что она, будто нарост, прилепилась к нему с обеих сторон своими отростками.