— Ну что? Едем сейчас к Муравлевым? А? А то ведь стынет там…
— Они вас пригласили? — спросил Данилов строго.
— Ну… — замялся Кудасов и поглядел на Данилова укоризненно, словно тот нарушил правила приличия.
— Вот и поезжайте, — сказал Данилов. — И передайте им мои извинения. А я не могу… Я давно не видел «Серенаду солнечной долины»… Это ведь музыкальный фильм.
— Ну да. Поезжайте… — засопел с тоской Кудасов. — Без вас они выставят на стол всякую дрянь…
Обиженный, он отсел от Данилова, двигался неуклюже, карманы его пиджака распирали образцы шоколадных конфет «Волки и овцы».
Потихоньку, не дожидаясь конца дискуссии, явно ведшей к посрамлению человеческой музыки, Данилов со стулом отъехал к кулисам и был таков. В пустынном (если не считать очереди у буфета) фойе он уложил укутанный платком инструмент в футляр, обернулся и увидел Наташу.
— Это вы… — растерялся Данилов. — А где же Екатерина Ивановна?
— Она в зале, — сказала Наташа. — А мне показалось, что вы сейчас уйдете и я вас больше никогда не увижу. Я и вышла. Спасибо вам за музыку!..
— Вам понравилось?
— Очень! Я давно так не чувствовала музыку…
— Вы знаете, — застенчиво улыбнулся Данилов, — отчего-то у меня сегодня получилось…
— А мы вам с Катей место держим… Вдруг вы решите остаться на «Серенаду».
Помолчав, Наташа вдруг спросила:
— А Миша Коренев? Отчего он не пришел? Ведь он должен был играть эти пьесы, я слышала…
— Вы знаете Мишу Коренева? — удивился Данилов.
Но тут в зале кончили петь электрические гитаристы, растрогавшие публику словами о желтой любви, двери в фойе распахнулись, и Наташа увлекла Данилова в зал, кино, по ее словам, должно было тут же начаться. Свет погас, Данилов сидел уже между Екатериной Ивановной и Наташей, милый сердцу инструмент держал на коленях, словно уснувшего младенца. Фильм был хороший, как любое доброе воспоминание детства. Однако на экран Данилов смотрел чуть ли не рассеянно, и даже громкие, счастливые мелодии Глена Миллера, словно и не подозревавшие о неминуемой и скорой гибели маэстро в военном небе, не заставили забыть Данилова, что он сидит рядом с Наташей и это главное. «Что происходит-то со мной? — думал Данилов. — Разве прежде так складывались мои отношения с женщинами? Они были легки. Беспечны и азартны, как игры. Если ж случалось мне робеть, так это — в первые мгновения. А сейчас все во мне трепещет — эвон! — уже целый вечер! И не видно этому трепетанию конца… И хорошо, что не видно! Неужели это — наваждение? А вдруг интрига какая?» Но нет, эту гадкую мысль Данилов тут же отбросил.
Данилов уже не был уставшим и опустошенным, как на сцене, после музыки. Наоборот, он чувствовал теперь, что в него возвращается тонкая серебряная сила, и возвращается именно с левой сердечной стороны, то есть с той самой стороны, где сейчас находилась на земле Наташа.
Кончился фильм, Екатерина Ивановна попрощалась и пошла к трамваю, выглянул из-за угла последней надежды Кудасов и, все поняв, скрылся в досаде, а Данилов остался в тишине черно-белой улицы с Наташей.
— Я живу у Покровки, — сказала Наташа, — в Хохловском переулке.
— Это же мои любимые московские места, — честно обрадовался Данилов. — Переулки в Старых Садах. А уж ночью взглянуть на них — одна радость.
— Вы проводите меня! — подняла голову Наташа.
— За честь сочту, если разрешите.
Шли они берегом Яузы, а потом пересекли бульвар и голым, асфальтовым полем Хитрова рынка добрели до Подкопаевского переулка и у Николы в Подкопае свернули к Хохлам. Справа от них тихо темнели палаты Шуйских и выше — длинный, голубой днем, штаб эсеров, разгромленный в августе восемнадцатого и ставший нынче детским садом, а в кривом колене Хохловского переулка их встретила ночным гудом нотопечатня Юргенсона, ныне музыкальная типография, каждый раз обжигавшая Данилова памятью о Петре Ильиче, приносившем сюда свои теплые еще листы. Наташа молчала. Данилов ничего не говорил ей о своих любимых местах, о путанице горбатых переулков, он отчего-то был уверен, что Наташа чувствует сейчас все, что чувствует и он. У Троицы в Хохлах, блестевшей и в ночи кружевным золоченым цветком свежего креста, они остановились. Налево убегала знакомая Данилову проходная тропинка в Колпачный переулок, к палатам гетмана Мазепы.
— В том большом доме я и живу, — сказала Наташа.
— Вот ведь судьба! — сказал Данилов. — А я часто тут бываю. Брожу по холмам, когда устану.
— А вы не знаете, — спросила вдруг Наташа, — отчего Миша Коренев отказался играть?