Желая побыстрей прояснить обстановку под Брянском, я приказал танковой армии Гудериана разделаться с противником, окруженным на юге от города. С войсками, окруженными на севере от Брянска, предстоит иметь дело 2-й армии. При этом танковая армия должна следить за тем, чтобы противник из северного сектора окружения не прорвался в восточном направлении».
В конце дня фон Бок записал: «Гудериану предложено иметь в виду, что после выхода к Туле его танковую группу могут повернуть более резко, нежели планировалось ранее, на восток в общем направлении на Рязань» [9] .
Итак, ликвидацию северного котла, где пехотные дивизии Вейхса и танки Гудериана продолжали сжимать 50-ю армию, в немецких штабах считали делом ближайших дней.
Но уже на следующий день, 10 октября 1941 года, фон Бок записывает: «Попытки прорыва, предпринятые противником на юге от Брянска, успешно пресечены; так что вся вчерашняя суета и озабоченность по этому поводу оказались безосновательными. На севере Брянска, напротив, главные силы русских, скорее всего, уже вырвались из окружения. Тем не менее там еще много чего осталось, особенно в смысле вооружения и военного имущества» [10] .
За минувшие сутки дивизии армии генерала Петрова, прикрываясь сильными арьергардами, по раскисшим дорогам, а иногда и по бездорожью совершили пятидесятикилометровый марш и вышли к Хвастовичам.– Наше дело какое… – рассуждал пожилой боец Отяпов, расправляя перед ярким пламенем костра сырые портянки. – Наше дело солдатское. Приказали бежать – мы и бежим. Бежать – не позор. Это я вам говорю точно. Потому как можно и вернуться. – И Отяпов хитровато и весело улыбнулся, шевельнул свою портянку, от которой сразу пошел густой мужицкий дух; смешиваясь с дымом махорки, он завязался в такой ядреный жгут, которым можно было повалить любую вражью силу.
А их полк третьи сутки на марше. И марш-то какой-то несуразный. Командиры злые, неразговорчивые. Видать, думал себе боец Отяпов, все это оттого, что на прежних позициях много добра покидали, а теперь за такую бесхозяйственность и форменное вредительство придется отвечать перед родиной и народом. Но народ-то, перед которым надо было держать ответ, и сам бежал, горбясь под мокрым снегом в промокших шинелях и ватниках. Хорошо хоть винтовки не побросал. А родина все не кончалась и не кончалась. Правда, дороги становились все хуже и хуже.
– Ты, Отяпов, своим штандартом тут перед нами не маши, – сказал сержант-связист, прибившийся к их взводу по дороге.
– А что такое? Аппетит испорчу? Так все одно с утра ничего не ели и, видать, до утра ничего такого не предвидится.
– Вот выйдем к Рессете, там, в Хвастовичах, наши дивизионные тылы. Там нас ждут кухни и отдых. Так что, ребята, не падайте духом. – Ротный стоял чуть поодаль, под разлапистой елью, и тоже нервно курил, заглушая голод и тоску.
Обсушиться они и на этот раз не успели. Пронеслось по лесу, от костра к костру вдоль остановившейся на час-другой дороги:
– Тушить костры! Приготовиться к маршу!
И снова двинулись по осенней слякоти, изнашивая остатки обуви, которая первая страдала во время таких изнурительных переходов. Вот, думал боец Отяпов, с беспокойством посматривая на свои ботинки, и спать вам не надобно, и есть не просите, а силу изнашиваете прежде моей. Еще месяц назад он получил со склада совсем новенькие ботинки. Крепкие, как борона, пахнущие дегтем. И сносу им, казалось, не будет. И что он в них повоевал? Какие такие сроки? Неделю и два дня. До этого, так сказать, нес службу при дивизионной прачечной. Там, с бабами, было повеселее. А тут вон и шутки никто не понимает…