— Значит, все у жены?
— Отож…
— А ты — «голый и босый»?
— Ага. Сирота я…
— Эх, надо было жениться! — сказал Пименов, словив конец швартового, который ловко метнула ему Изотова. — Это я просчитался!
— Ну, — заметил резонно Кущ. — Жена — это тоже не только ценный мех… И просчитался ты, Пима, не только с женитьбой. Я ж не отстану. Не от жадности не отстану, от любопытства. Как это так? Во вверенной мне акватории…
— Да на здоровье! — проговорил Губатый с улыбкой, подавая Ельцову руку. — Нам то что? Чаще будем видеться! Не знаю, как ты, а я тебя всегда рад видеть!
Последнюю фразу бледнеющий на глазах Ельцов расслышал.
— И я рад! — провозгласил он, стараясь устоять на палубе на широко расставленных ногах, хотя качки, как таковой, не было. «Тайну» болтало чуть-чуть, и ветер, похоже, усиливаться не собирался. — Вовка! Как ты?
«Ну-ка, поворотись, сынку! Какой ты большой стал! — подумалось Губатому. — Прям встреча на Эльбе! Интересно, что ему Ленка сказала?»
Он занайтовил «резинку» вторым тросом и подал Изотовой руку, но та взлетела на палубу, едва коснувшись его ладони. Пименов посторонился, пропуская Ленку, а она, проходя мимо, ловкая, гибкая, в облепившей тело мокрой футболке, через ткань которой просвечивали темные круги сосков, ухватила его за пах, неожиданно сильно, но не больно. И подмигнула с улыбочкой.
Губатый невольно оглянулся, но Олег с Кущем все еще хлопали друг друга по плечам, выказывая бурную радость от нежданной встречи. Насколько Пименов мог вспомнить, в школе Ельцов с Вовочкой, будущим Владимиром Анатольевичем, дружбу не водили. А тут — поди ж ты!
— Я переоденусь, мальчики! — сказала Изотова.
И, мелькнув крепким задом, скрылась в каюте.
«И что Ельцов сказал Ленке? — задал себе вопрос Леха, стараясь не встретиться с Олегом глазами. — Интересно, что мужья говорят в таких случаях? Как тебе не стыдно? Или — как ты могла? Или — ты что, трахалась с этим животным? Ведь что-то говорят? Наверное, что-то обидное, злое. И в морду могут дать. И зарезать, не дай Бог, могут. И необязательно при этом любят изменщицу, скорее уж просто защищают свою территорию. Ну, не мог Кузя не видеть, как она уже неделю мне подставляется! Он слепой, глухой? Или влюблен в нее до беспамятства — так нет. И умысел, если это умысел, мне непонятен. Я понимаю, нашли мы что-то — вот тогда Ленкино самопожертвование имело бы смысл. Но мы ничего не нашли, и не найдем, очевидно».
Братание закончилось.
— Вот что, мужики, — заявил, расчувствовавшись, Кущ, — у меня два выходных! Чего им даром пропадать? Вот отосплюсь после патрулирования, возьму «Ласточку» и за пару часов буду у вас. Привезу жратвы, воды, забухать, у меня в салоне и телек есть. Посидим, отдохнем, поплаваем…
Он посмотрел на Губатого с насмешкой во взгляде.
— …поныряем, рыбку половим! Я для нас с тобой, Леша, пару телок привезу! Классные соски, увидишь…
«Ах, ты, сукин сын! — подумал Пименов с легким оттенком восхищения. — Вот что значит опыт. Никаких тебе приглашений, никаких тебе неудобств. Приеду. Привезу. Ждите. Целую. Я. И на хер не пошлешь, не за что. Все в соответствии с легендой. Мы же тут отдыхаем? Не так ли?»
«Ласточкой» называлось личное судно Кущенко (естественно, записанное на двоюродного брата жены) — двенадцатиметровая яхта с моторами в 400 «лошадок», по ходу уступающая только «Кровососущему» и его братьям-близнецам — патрульным катерам «Парящему» и «Отважному».
— Обо мне не пекись, — сказал Губатый. — Мне телок и на берегу хватает, еще и в море их брать.
— Женщина в море вообще плохая примета, — поддержала беседу Ленка, появляясь в рубке. Она сменила наряд на длинную клетчатую рубаху из тонкого хлопка и свои любимые велотреки.
— А ты? — осведомился Владимир Анатольевич, оглянувшись на голос. — Ты у нас кто? Мальчик?
Вопрос прозвучал смешно — под тканью рубахи грудь Изотовой была даже заметнее, чем в тот момент, когда ее облепляла мокрая футболка. Во всяком случае — смотрелась более волнующе — этакое таинственное шевеление.
— И вообще, Ленок, запомни, — продолжил он, раздевая Изотову взглядом: — Женщина на корабле — горе, когда она одна на всех. А когда их много — это уже не корабль, а просто плавучий бардак!
И засмеялся.
Смеялся Кущенко еще смешнее, чем говорил. Мелко, тоненько хихикал, застенчиво опуская глаза.
«Альхен! Голубой воришка!» — пронеслось у Губатого в голове.
— Это как у Жирика, — сказал Ельцов, которого от минутного пребывания на едва покачивающейся «Тайне» начало мутить с прежней силой. — Каждой женщине — по мужчине, каждому мужчине — по бутылке водки!