Бесконечные, изнурительные приступы диареи оставляли зловонные черные лужи на простынях. Листки бумаги, на которых он время от времени делал записи, описывая симптомы своей болезни, медсестры осторожно поднимали с пола и выносили наружу, чтобы расшифровать. Но скоро он не мог уже больше писать.
Теперь количество филовирусов достигло многих миллиардов, и они продолжали размножаться в тканях с чудовищной быстротой, отыскивая оставшиеся здоровые клетки. Каждый вирион, подобравшись к клетке жертвы, образовывал нечто вроде «бруска», которым атаковал стенку клетку до тех пор, пока та не разрывалась. После этого выпущенные наружу дрожащие отростки, похожие на бесчисленные антенны, выискивали следующую жертву и процесс преследования выбранной цели и разрушения повторялся снова.
Теперь Устинов подолгу лежал без сознания. Некоторые вспоминали, что, придя в себя, он порой испытывал беспричинные приступы ярости. Рассказывали, что он иногда бредил, жалуясь на то, что свалившаяся на него работа превышает все разумные пределы. Другие утверждали, что такого никогда не было. Поскольку сейчас уже доказано, что многие вирусы могут оказывать влияние на поведение человека, то, вероятно, Устинова преследовала навязчивая мысль послать в Москву письмо с обвинениями.
Врачи, которые привезли антисыворотку в Кольцово, особенно не удивились, когда она оказалась совершенно бесполезной. Не помогли и обычные антивирусные препараты, такие, как рибавирин и интерферон. Геморрагические лихорадки иногда можно вылечить полным переливанием крови заболевшему. Но врачи, обсудив все, пришли к выводу, что в данном случае это вряд ли даст положительный эффект.
30 апреля я получил длинную шифрограмму, в которой подробно описывалось состояние Устинова в тот день. Торопливо читая ее, я понял, что, судя по симптомам, его состояние ухудшилось. И вдруг в глаза мне бросилась последняя строчка: «Пациент умер. Требуется разрешение на проведение патолого-анатомического вскрытия». Я без сил опустился на стул.
Хотя я ждал этого сообщения каждый день, потрясение все равно было ужасным. Немного придя в себя, я отправился к Калинину. Войдя к нему в кабинет, я сказал, что все кончено. Устинов умер.
— Они хотят провести вскрытие, — добавил я.
На лице Калинина не дрогнул ни один мускул.
— Я доложу об этом наверх, — пообещал он и вернулся к бумагам, с которыми работал. Он не спросил ни о состоянии вдовы Устинова, ни о его сотрудниках.
Не знаю, какова была реакция высших чиновников на смерть Устинова, но одно могу сказать совершенно точно: ни единого письма с соболезнованием так и не было отправлено его вдове. Сандахчиев обратился в Москву с просьбой выделить жене и детям погибшего десять тысяч рублей помимо пенсии, которую по закону должна была получить семья, потерявшая кормильца. В те годы это были немалые деньги, и Калинин поначалу проигнорировал просьбу, но в конце концов подписал приказ.
Но даже после смерти Устинов по-прежнему был в плену убившего его вируса. Риск заражения делал обычную в таких случаях процедуру омовения тела невозможной, поэтому его просто обработали дезинфицирующим раствором, положили в пластиковый мешок, затем в металлический контейнер, который заварили и поместили в обычный деревянный гроб. Только после этого решили, что можно без опасений предать его земле.
Похороны прошли достаточно быстро, чтобы не привлекать внимания. Сандахчиев произнес прощальную речь над мраморной надгробной плитой. Семья Устинова, его коллеги и близкие друзья пришли проводить его в последний путь. Их окружал плотный кордон сотрудников КГБ, следивших за тем, чтобы никто из посторонних не узнал об обстоятельствах его смерти. Из Москвы так никто и не приехал.
Обсуждение каких бы то ни было происшествий или аварий (безразлично, закончилось ли все смертью или нет) было запрещено. Но слухи о трагедии распространились очень быстро. В ходе расследования, проведенного совместно КГБ и Министерством здравоохранения, было установлено, что трагедия произошла по вине самого Устинова, нарушившего правила безопасности.
Поток административных указаний и приказов о строгом соблюдении правил техники безопасности захлестнул все находившиеся в подчинении у «Биопрепарата» институты и заводы. Был издан приказ о модернизации систем хранения биологического материала. Необходимо было в течение десяти дней доложить о принятых мерах в Москву, точно так же, как это было сделано после аварии в Свердловске. Как и тогда, не было сказано ни слова о самой трагедии, только приказ строго соблюдать все меры безопасности.
В этой истории Устинов был не последней жертвой. Патологоанатом из Министерства здравоохранения, приехавший делать вскрытие тела Устинова, случайно поцарапался иглой шприца, которым брал у покойного образцы костного мозга. Этот человек, обозначенный в документах буквой «В», прошел через те же самые круги ада, что и Устинов, хотя, по мнению врачей, получил куда меньшую дозу вируса. После того как он провел в изоляторе «Вектора» полтора месяца, в его состоянии наступило некоторое улучшение. Потом ему снова стало хуже, и его перевезли в Москву. Официально никто в «Биопрепарате» не знал о его дальнейшей судьбе, но два врача из Третьего управления Минздрава сказали мне, что вскоре после переезда он умер.
Вирус, выращенный в лабораторных условиях, попав в живой организм, становится еще опаснее. Поэтому неудивительно, что образцы вируса Марбург, взятые из тканей Устинова во время патологоанатомического вскрытия, отличались от первоначального штамма. Дальнейшие исследования вскоре показали, что новый штамм обладает гораздо большей устойчивостью, чем тот, с которым работал Устинов.
Предсказать следующий шаг было нетрудно. Как только стали известны результаты исследований, решили заменить старый штамм на новый, который назвали Вариант U в честь Устинова.
В конце 1989 года в Москву пришла шифрограмма. Она была подписана Сандахчиевым. В ней сообщалось, что рецептура на основе вируса Марбург Вариант U готова к использованию в качестве оружия. Сандахчиев просил разрешить проведение испытаний.
Строительство на «Векторе» отставало от намеченного графика, и поэтому испытательные камеры все еще не были готовы. Оставались только три объекта, где можно было бы провести испытания нового опасного штамма: в Омутнинске, в Степногорске и в Оболенске. Оболенск отвергли сразу же — из-за его близости к столице. В Омутнинске полным ходом шла подготовка к испытаниям нового вида оружия на основе чумы. Единственным вариантом был Степногорск.
Но на этом заводе никогда еще не проводились подобные испытания с вирусами. Как только я отдал приказ подготовить завод к испытаниям вируса Марбург, полковник Геннадий Лепешкин, сменивший меня на посту руководителя предприятия в Степногорске, тут же принялся протестовать.
— Я думаю, это слишком опасно, — твердил он.
Оказывается, что человек, когда-то называвший беднягу Николая Чернышова «парнем, угробившим кучу народа в Свердловске», был здравомыслящим, рассудительным директором огромного объекта. И я его хорошо понимал, но приказ есть приказ…
— Гена, прекрати спорить, — заявил я. — Мы должны это сделать.
Бомбочки, или, как мы их называли, изделия, наполненные вирусом Марбург, надежно зафиксировали и поместили в металлические контейнеры, чтобы перевезти по железной дороге. Груз сопровождала вооруженная охрана и группа ученых. Дорога в Степногорск заняла почти двадцать семь часов. Вслед за этим составом вышел второй, с подопытными животными.
В период подготовки к испытаниям я дважды побывал в Степ-ногорске. После моего перевода в Москву прошло два года, но комплекс настолько вырос, что его было не узнать.
Аэрозольные испытания нового оружия в камерах на обезьянах прошли успешно: все двенадцать обезьян умерли в течение трех недель.