Сидеть без движения я опять не мог. Я двинулся без шума поглядеть, не сбежал ли на газовой плите чайник. Потом, возвращаясь, остановился, не заходя, в открытых дверях своей комнаты.
Свет шел из коридора, и комната с погашенными, но белеющими в темноте рожками люстры над столом, с зеркальным Серафиминым гардеробом, с картинками настенными, которые я, как и все другое, решил ни за что не трогать до самых последних дней переезда, чтобы не жить в беспорядке, эта комната была как будто бы совершенно прежней, словно и мир не сдвинулся, не опрокинулся передо мной и не перевернулся.
Спала временно на кушетке у окна несчастливая бедная Вера, закутавшись в одеяло с головой, и я поднес руку с часами, послушать, к уху. Потом посмотрел на циферблат понять: было, это помню точно, двадцать минут второго. И вот тогда за моей спиной в коридоре зазвонил телефон.
Нет, я сперва не подумал даже, что это телефон. А только потом рванулся и, схватив трубку, сгибаясь над самой тумбочкой, тихо, чтобы они не услышали, спящие в комнатах, спросил:
— Это кто?! Кто?
— Это кто? — точно он передразнивал меня, сказал в трубке медленно, с трудом выговаривая, голос.
«Пьяный, что ли, или нерусский», — успел я подумать.
— Алё, кто звонит? Отвечай! Что молчишь?
Я бросил трубку, и тут же он зазвонил опять.
— Алё? Что молчишь?.. Алё?!
Тогда осторожно я отвел в сторону трубку и положил ее, чтоб не звонил, сбоку от телефона.
— Что молчишь? Алё. Кто звонит? — медленно повторил в трубке голос.
Я сорвал с вешалки, рядом, все, что висело, — рабочую Юрину фуфайку, мой старый пиджак, пальто, — левой рукой, с трудом попадая, опустил на рычаг трубку, а другой навалил одежду на телефон, стал заматывать, стал закутывать в нее телефон на тумбочке.
И опустился сам, присел возле на табурет.
Внутри у меня все стучало, везде билось, я даже глаза закрыл. «Может, это Стасик Галинаф или Герман-Генрих?» — подумал я. Нет, если б орудовал это Стасик, то он бы, Юра, его и назвал.
Лом стоял у меня в углу, у входных дверей и лежала специальная деревянная плаха. Я засунул ее в дверную ручку и заложил сверху ломом входную дверь. Потом пошел, оглянувшись, в комнату к Юре.
Я сидел у обогревателя, придвинув к кровати кресло, едва живой, но иногда вставал, нагибался с трудом над кроватью. Юра спал, он лежал на спине, всхрапывал, тогда я тоже, опускаясь в кресло, начинал дремать и засыпал, просыпался снова, пока утро наконец, измученное, не наступило.
Я пришел в себя утром, оттого что мне стало слышно, как хрипит кто-то, но только непонятно где… Я кинулся, однако это был не Юра.
Я завернул быстро к себе в комнату. Вера спала на кушетке, также накрывшись одеялом с головой.
С жалостью, с боязнью я отвернул немножко одеяло. Там лежала вторая подушка и лежал матрац, свернутый по форме человека.
И лом в коридоре был вынут из дверей, он валялся на полу, но почему она ушла, Вера?.. Только хрипы раздавались рядом, у входа в квартиру, и наконец я понял: телефон.
Я размотал, раскутал его, поднял трубку.
— Пал Захарыч? Разбудил? Привет! — раздался в трубке громко бодрый утренний голос. — Иванов говорит.
— Приветствую, — еле шевеля губами, отозвался я.
— Выходи строиться! Хо-хо, — заклокотал мне в ухо довольный смешок товарища Иванова. — Пал Захарыч, вагон новостей! Точно говорю, вагон! Иди во двор, буду ждать тебя в автомобиле. Понял?
— Да погоди ты, — хотел я объяснить, но в трубке были уже гудки, и, ополоснув лицо, натянув пальто, я пошел привести его сюда, пусть посмотрит сам на Юру, пусть послушает, что ему Юра расскажет.
Красные «Жигули» действительно там стояли, во дворе, ко мне задом, за упавшим деревом, но ни Иванова или шофера внутри пока не было, и я сел у стенки дома на ящик.
Солнце светило вовсю, будто сейчас не осень, все было вокруг резко, резало у меня глаза от полубессонной ночи. Земля во дворе была жирная, мокрая, на ней с зеленоватой корой спиленный, с поломанными ветвями тополь, за ним красные «Жигули», дальше, слева, на той стороне переулка, поднимались вверх серые дореволюционные дома, и вдруг, сразу — заблестевшее на солнце черное кожаное новенькое пальто вышедшего со свертком к машине молодого шофера. Он вышел из нашего подъезда, рядом, меня вообще не замечая, расползшегося как куль на ящике, заслоненного распахнутой дверью, и легко, точно он спортсмен, перескочил через ствол, пошел к «Жигулям».
Он стоял ко мне спиной, открывая багажник, вынимал, переставлял, опять вынимал свои канистры, умащивал сверток.
Когда-то такие, как мы с Федей Боярским, донашивали кожаные куртки или командирские пальто с поясами, а теперь это мода богатых людей. Да и вообще мода у всех молодых и мордатых. Вон даже у шофера этакие погончики из кожи на плечах, заграничные, и замшевая у него или, может, это вельветовая у него кепчонка?!