шагов он робко проник в таежную темень.
— Огонь! Угольный Стан!
Человек может долго прожить, много пережить всяких
встрясок и все же вряд ли до конца познает и исчерпает свои
47
возможности. В этом, наверное, заключена сила жизни. За
минуту до вспышки огонька еле волочившие разбитые ноги
и падавшие от усталости люди, не мечтавшие о возможности
пройти еще хотя бы один километр, вдруг сорвались и по-
бежали, как малые ребятишки. Мы перепрыгивали через
упавшие деревья, делали скачки из багульника, из которого
только что не могли вытянуть ногу. Кусты мелькали по бо-
кам и никак не могли затормозить бега, они лишь, каза-
лось, ласково ударяли по ногам и совсем незлобно царапали
лицо.
Вот и поселок.
— Иосиф, растопляй печку, а я на склад за продуктами.
На складе начальник партии, радист, завхоз надевали
чуни и плащи, делали носилки, зажигали «летучие мыши».
— Добрый вечер! — жизнерадостно приветствовал их я.
— Здравствуйте,— удивленно произнес начальник.—
Вы? Один? Оставили Матюкова?
— Нет, зачем же, мы пришли вместе.
У меня и мысли не появлялось, что можно было оставить
Иосифа одного в тайге, и вопрос начальника немного обидел.
— А Вершинин сказал, что вы остались на берегу и про-
сили его скорее идти на базу. Они только что пришли, и
вот мы собираемся за вами.
— Ерунда! Мы здесь. Это он не понял из-за шума воды.
Давайте хлеба, консервов, чаю и спирту.
— Да все уже приготовлено у Соловьева и Вершинина.
Сходите сначала в баню. Соловьев ее с утра топит. Вершинин
уже пошел.
Наверняка нет ничего приятнее, чем после двух таких
прохладных дней попасть в хорошо вытопленную баню с
раскаленными камнями вместо печки. Мы хлестали друг дру-
га березовыми вениками и чувствовали, как все суставы,
даже пальцы приобретают гибкость.
После бани Соловьев увел Матюкова к себе в натоплен-
ную избушку, а я пошел в семейный дом к Вершинину.
И опять показалось, что нет ничего приятнее, чем сидеть
в бревенчатой, низенькой хижине, пусть с протекающей
крышей, но зато с весело гудящей железной печуркой, щедро
разливающей тепло. Нет ничего приятнее съесть котелок
горячего супа с тушенкой. На столе стоит свеча, в теле тепло,
в голове приятный шумок, и весь наш поход начинает пред-
ставляться в юмористическом духе.
— А помнишь, как ты крикнул: «Садись!»? Я подумал,
что ты убьешь меня, если не сяду,—смеется Вершинин.
43
— Да. А я сегодня в Москве побывал. Там намного теп-
лее, чем здесь.
Я смеялся, раскачиваясь на самодельном стуле, опер-
шись на его спинку. На стуле висела совершенно мокрая
гимнастерка Вершинина, и что-то в ее кармане неудобно
упиралось мне в спину.
— Что это там у тебя? Вынь-ка.
Вершинин полез в карман и вытащил тоненькую желез-
ную коробочку, в которых обычно продают патефонные
иголки. Когда коробочка оказалась в его руках, лицо его
выразило крайнюю растерянность и покрылось испариной.
Он попытался быстро переложить коробочку в брючный
карман.
Это меня навело на мысль, что топограф нашел алмазы
и не хочет поделиться своим открытием с товарищами.
— Нет, стой, дай-ка сюда.
Я почти вырвал у него коробочку и, открыв искусно при-
гнанную крышку, увидел десяток спичек и выломанную из
спичечной коробки терку. Машинально чиркнул спичку о
терку. Она без труда загорелась. Спички были абсолютно
сухие...
— Это НЗ... я забыл... еще в Новосибирске мать в кар-
ман положила, — бормотал Вершинин.
Последовала немая сцена, во время которой я наливал-
ся яростью.
Медленно я закрыл крышку и положил коробочку на
стол.
— Благодари свою жену, что она здесь,— сказал я виб-
рирующим голосом.— За такую сверхрассеянность в хо-
рошем обществе канделябрами бьют.
Это последнее потрясение окончательно доконало меня.
И в сильном расстройстве, кое-как добравшись до своей из-
бушки, я уснул мертвецким сном.
Прошло много лет. Участвуя в обороне блокированного
Ленинграда, я много раз мечтал о миске супа и корке хлеба,
но ни разу не было столь острых переживаний, такого ощу-
щения, как там, на Огодже. В Ленинград я попал уже умуд-
ренным опытом и переносил блокаду, наверное, легче мно-
гих.
Отгремела Отечественная война. Много воды и валу-
нов унесла с тех пор Огоджа. От Угольного Стана оста-
лось одно название на нашей сильно постаревшей карте.
Нет теперь Стана! Нет того продовольственного склада, ко-
49
торый спасал нас от гибели. Нет и дымной бани, топившейся
по-черному, но сохранившей нам здоровье. Растащили ку-
да-то бревенчатые избушки. Не позволила Огоджа вывозить
ее уголь — свою собственность...
Как будто сузилась с тех пор широкая падь. Вместо
худых, беспорядочно разбросанных избушек над тайгой
возвышается корпус мощной тепловой электростанции, а на
склонах пади прочно осели аккуратные домики рабочего по-
селка Огоджа. Не нужно теперь спичек, чтобы разжигать
железные печурки или топить баню: повернул выключатель—
и квартира наполняется теплом электрических печек, пово-
рот крана — и ванна наполняется горячей водой.
Вместо робко намеченной тропки тайгу уверенно разре-
зала просека с линией высокого напряжения. И никакие
муссонные дожди не в состоянии помешать непрерывному
потоку энергии огоджинского угля на прииски и рудники,
густо покрывшие туранские кручи.
Просеки с линиями электропередач проектировали по
нашей уточненной карте, а не по той, составленной
по расспросным данным, которой трудно было пользоваться
даже для простой ориентировки в тайге.
Шапка крупы
Июнь застал нас на дальнем краю Родины.
Дальневосточная весна была в зените. Экспедиционный
катер с полевым оборудованием и четырьмя географами,
дрожа от напряжения, еле преодолевал своими девятью де-
сятками лошадиных сил встречное течение Зеи. А когда по-
вернули в ее приток Селемджу, пошли и вовсе медленно. В
низовье этой немаленькой реки снег уже сошел с лугов,
болот и полей, но дикие хребты, вздымавшиеся за сотни ки-
лометров в ее верховье, еще были покрыты снежными
шапками, и, постепенно тая там, снег не позволял быстро
спадать полой воде. Разгулявшееся половодье уносило кучи
прошлогодних листьев и хвои, куски торфа с бурой травой,
обломки льда разрушенных водой наледей, иногда плыли и
вывороченные с корнем деревья. Река весело смывала остат-
ки отмершего и неустойчивого, освобождая место новой
жизни, но нас она не очень-то хотела допускать в свое вер-
ховье. Выбирая в русле наиболее тихие места, старшина при-
жимал катер к тому месту, где была затоплена бровка поймы.
Вода залила огромные пространства Зейско-Буреинской
низменности, но из воды над пойменной бровкой белыми
барьерами поднимались верхушки цветущих кустов чере-
51
мухи. Вся километровая ширина реки была наполнена че-
ремуховым благоуханием. Когда мы приставали к этому
барьеру на ночь, то аромат черемухи выгонял с катера бен-
зиновый запах.
Через несколько дней измученный катер достиг поселка
Селемджинск, где расположилась база топографической
партии, в которой мы работали. Выше по реке начинались
горы, мелкие перекаты, течение убыстрялось, и катер даль-
ше идти не мог. Кроме того, два географа — Сергей Воскре-
сенский и Лида Лебедева уже приехали и именно отсюда