ехать в эту «жилуху». Как только он подрос настолько, что
мог держать в руках кайлу, стал помогать семье выбрать-
ся из долгов, приковывающих всех рабочих к хозяйским
приискам. Потом работал в штольне прииска Андреевского.
В печально прославившемся на весь мир апреле 1912 года
он вышел вместе с отцом и другими бастующими рабочими к
народному дому прииска Надеждинского, где сидел жандарм-
ский ротмистр Терещинков, чтобы подать ему «сознательную
записку». После первого же залпа парень сообразил пова-
литься рядом с убитым отцом. Через день от ран умерла
и мать. Он прекрасно запомнил этот день и, не желая оста-
ваться в опустевшем общежитии-бараке, ушел в Дальнюю
Тайгу. Потомственный пролетарий превратился в романтич-
ного бродягу-люмпена, доброго к трудовому люду и нетер-
пимого к жестокости, фальши и вообще к сильным мира сего.
Всю жизнь он искал и добывал золото, но так и не приобрел
той жестокой алчности, которую оно обычно вызывает,
125
Яркий блеск благородного металла не ослепил зорких глаз,
а его сладкий звон не заглушил журчание горных ключей
и лесных шорохов в ушах Сашки-Тайги. Он просто прези-
рал этот металл как предмет индивидуального обогащения.
Золото стало для него средством анализа человеческих
страстей и душ, средством своеобразного спорта для себя —
мерилом собственных способностей и возможностей. Он
слишком хорошо запомнил огромную братскую могилу
прииска Надеждинского (ныне Апрельского), куда закопали
его семью вместе с надеждой с помощью золота «выйти в
люди» или получить возможность решать людские судьбы.
На него произвел неизгладимое впечатление вид взмокшей
от слез земли около той ямы, куда снесли около трехсот
жертв Ленского расстрела. Не мог же он остаться в своем
забое и также гнуть спину на тех зверей. Однако другой
специальности, кроме промывки золотоносных песков, он
не знал. Страна обетованная — «жилуха», манящая его
с раннего детства, могла быть достигнута только благодаря
его труду и благородному металлу. Со страстью охотника
он выслеживал русловые и террасовые россыпи, потом
собирал двух-трех человек и несколько месяцев яростно
переворачивал тонны мерзлой земли, чтобы на несколько
килограммов золота, заключенных в ней, достичь Сибирского
Петербурга — родины его отца. Ему было ясно, что после
девяноста лет хищнической охоты алчных людей в руслах
и террасах Бодайбо, Патома, Жуи и Хомолхо не осталось
мест, дававших когда-то по килограммам металла на тонну
породы. Его устраивало пятнадцать и даже десять граммов
на тонну перебуторенной земли, что обеспечило бы выполне-
ние его мечты взглянуть на жилые места. Посмотреть — и
вернуться обратно...
Бригада, собранная Тайгой, рубила себе избенку и, не
пропуская ни одного дня, и в жару, и в стужу, и в дождь,
и в снег, по колено в ледяной воде, ворочала землю. Было
трудно. Сашка не давал отдыха, не терпел долгих перекуров,
выгонял из бригады без жалости проявивших леность или
нечестность, но никогда не ошибался в выборе фартовых
мест. Зная его характер, к нему шел далеко не каждый, но
тот, кто приходил, неизменно намывал достаточно металла
быстрее многих соседей.
Когда в кожаном мешочке Тайги оказывалось ровно
столько металла, чтобы обеспечить приличную одежду
и средней пышности выезд в Иркутск, он созывал соратни-
ков.
126
— Вот вам золото,— говорил он, отсыпая точно равную
долю себе.— Вот вам фартовая ямка. Как работать, вы
теперь научились. Старайтесь. А я пошел в жилуху.
И Тайга шел к Бодайбинскому порту. Через несколько
дней он возникал у окошечка золотоприемщика и менял
часть золота на боны. Немного позже чисто вымытый, выбри-
тый, благоухающий дорогим одеколоном, в костюме послед-
ней моды Тайга степенно поднимался к двери ресторана
«Рекорд».
Меньше чем через неделю с опухшей физиономией в рва-
ных штанах и немыслимо грязной рубахе с чужого плеча
Сашка-Тайга, провожаемый благодарными собутыльниками,
возвращался искать россыпи в Среднюю Тайгу.
«Рекорд» был непреодолимым барьером на пути Коновало-
ва в жилуху. Так он и не преодолел этот барьер за все свои
шестьдесят лет...
Разные люди, разные судьбы, очень разные наклонности
и обостренные тайгой страсти. Конечно, очень нелегко и
даже небезопасно управлять таким коллективом. Но люди
заразились жаждой открытия. Ими овладел и неукротимый
интерес, есть или нет тут золото, и смутные надежды на
фарт. Все их страсти гасились работой.
А тут еще Колобаев! За пятнадцать лет таежных топо-
графических съемок при сравнительно небольшой зарплате
он превратился в нервного, мелочного человека, воспламе-
няющегося по каждому самому, казалось бы, незначитель-
ному поводу. Он ни с того ни с сего начинал кричать на своих
рабочих или на кого угодно, кто попадался под руку. Его ра-
бочие совершенно не были приспособлены к таежным рабо-
там. Разнузданные, ленивые, они даже не утруждали себя
ежедневным утренним умыванием, особенно во время замороз-
ков. Искатели легкой жизни вроде современных тунеядцев,
они жестоко ошиблись, попав в тайгу. Ни легких заработков,
ни тем более легкой жизни они тут не обрели. Особняком
из этой группы стоял Бутаков. Он не любил распространять-
ся о своей судьбе и прошлой жизни. На его широком лице
зло посвечивали маленькие бесцветные глазки-щелочки.
К топографу он попал, как говорится, из рук в руки от во-
рот лагерей, где он провел последние три года. Внешне
Бутаков души не чаял в Колобаеве. Он прямо извивался,
стремясь вылезти из кожи для удовлетворения интересов
и малейших желаний своего непосредственного начальника.
Подать, подвинуть, поддакнуть, вступить в разговор с
поддержкой мнения топографа, казалось, было главным
127
в его жизни. Когда тот раздражался и начинал кричать,
Бутаков тоже начинал кричать на виновного, усиливая
бессмысленный шум и взвинчивая нервозность.
Непреклонная честность и принципиальность Киры,
ее отвращение ко всякого рода фальши и тем более лживости
с первых же дней восстали против Колобаева и его рабочих.
Буквально через несколько дней знакомства Колобаев
и Орлова не могли спокойно видеть друг друга и взрывались
по всякому поводу и без него. Забывая свое мужское до-
стоинство, Колобаев мог грубо, обидно своим визгливым
голосом наорать на Киру за то, что она повесила сушить
полотенце на его палатку, так как на других палатках уже
висели какие-то предметы.
Как из-под земли сейчас же возникал Бутаков и от-
пускал ехиднейшие замечания по поводу белья «провинив-
шейся». Никакие уговоры не могли исправить создавшихся
отношений и тем более характера топографа.
Пришлось разделить сферы исследования обоих подот-
рядов, чтобы потушить возраставшую ненависть. Окончив
съемку перспективной площади в верховье Хомолхо, отряд
Колобаева отправился вниз по течению в бассейну Семикачи—
притоку Хомолхо, на который в то время не было карты.
Отряд же Киры с рабочим, коллектором Володей Лиманчи-
ковым — студентом Бодайбинского горного техникума на
двух вьючных лошадях отправился в верховья реки Боль-
шого Патомана. В конце августа, когда будет закончена
топографическая съемка Семикачи, все съемочные подотряды
должны встретиться в устье этой реки на зимовье Семикача.
Зимовья в ленской тайге — это гостиницы, построенные