Передо мной был выпуклый и очень крутой склон сопки. Местами над его покатостью возвышаются гранитные скалы. Сосны по склону стоят далеко друг от друга. Кое-где разбросаны жиденькие кустики даурского рододендрона. Типчак, полынь, гвоздика, тимьян и другие степные низкорослые травы располагаются несомкнутыми куртинками среди сплошного ковра из сухой сосновой хвои. Взбираться вверх по сухим сосновым иглам в ботинках с кожаной подошвой скользко. Нога постоянно съезжает вниз. Солнце немилосердно жарит. Его лучи почти отвесно падают на склон. Пока я достиг вершины, пропотел так, что даже рюкзак промок до самого одеяла.
Совершенно другим оказался северный склон. Он был пологий и длинный. Солнечные лучи скользили вдоль него. Да их, собственно, и не было здесь видно, так как склон зарос густым и высокоствольным лиственничным лесом. Под его пологом сплошной покров высоких кустов ольховника, рододендрона, кустарниковой березки. Ноги путаются в густой сети багульника, утопают во влажном мху. Вот она, чепура! Ноги никак не выдернуть без привычки из этого зеленого и пахучего капкана. Того и смотри упадешь. Но падать некуда. Со всех сторон плетень из прутьев, листьев, хвои. Все это, как батут, отбрасывает тебя назад. Начинаешь пробираться боком — ветки цепляются не только за рюкзак, но и за нос, уши, пытаются разорвать рубашку.
— Ничего себе садик! Густо насадили! — ворчал я, вспоминая слова начальника партии.
Сейчас у всех студентов имеются наручные часы. В тридцатые годы это считалось большой роскошью и часов у меня не было. По солнышку я еще не привык определять время и вскоре потерял о нем всякое представление. Казалось, что минула целая вечность, а пройдено совсем мало. Самое же ужасное, что вскоре я уже не знал, где нахожусь. Меня окружал густой и высокий лес. Лес в падях, на склонах, на вершинах сопок. Никаких ориентиров. Все сосны или лиственницы на один фасон. Все сопки — близнецы, пади — зеленая муть, в двух шагах ничего не видно. Какое тут исследование!
В этот первый день моих полевых исследований не было выяснено никаких закономерностей, преодолевались препятствия, шла борьба со стихией. Только на второй день, наконец, было замечено, что все склоны, обращенные на юг, сосново-степные, а обращенные к северу — таежно-кустарниковые, несмотря на то, что и в первый день я пересек несколько северных и южных склонов. Не скрою своего разочарования, когда узнал, что буквально все наши географы подметили эту закономерность, так как вообразил, что именно мне посчастливилось обогатить науку. Девушки же, исследовавшие окрестности населенных пунктов, выяснили у аборигенов, что южные склоны называются солнопеками, а северные — сиверами.
Не только физическая борьба с тайгой, но и компас отвлекал внимание от наблюдений за ландшафтом. Уроженцу степей и городскому жителю, мне было трудно ориентироваться в тайге. Я то и дело доставал компас для проверки направления и обнаруживал постоянное отклонение вправо от заданного курса. Первоклассные аэрофотоснимки также не помогали мне. Как будто бы и с натуры снято, но попробуй найди точку, где ты стоишь. На снимке пади все на одно лицо. Стою на вершине сопки, а на какой? Ведь их тут много. Становилось досадно. Нет, заблудиться я не боялся — был уверен, что не потеряюсь. В крайнем случае поверну к югу и приду в жилые места. Боялся, что сорвется самостоятельный маршрут. Вершина полностью залесена. С земли ничего не видно. Сбросил снаряжение и полез на сосну.
Впереди, насколько хватало глаз, расстилались застывшие волны горной тайги. Пади спокойно бороздили пологосклонные отроги Заганского хребта. Вблизи господствовал зеленый цвет. Дальше яркая зелень становилась синеватой. Еще дальше тайга была совсем синей, потом голубой, фиолетовой, и, наконец, на горизонте лиловатый ее цвет почти сливался с серовато-голубым небом. Почти ничто не нарушало строгой гаммы этих холодных красок. Ни дымка, ни блестящей речной ленты, только однообразный, как мне казалось, таежный водораздельный массив. Кое-где небрежными мазками разбросаны темно-зеленые или синие полосы — это кедрачи и пихтарники покрывают каменистые вершины. В нескольких местах, Как заплатки на новой рубашке, наложены коричневатые или изумрудно-зеленые пятна. Это молодые, еще не заросшие или уже покрывшиеся березняком гари. Чувствуется рука человека. Однако не украшают эти лоскуты таежную целину. Скалы, речки, поляны — все скрыла коварная тайга от начинающего географа — попробуй разберись в ее хитростях!
Посмотрел назад. Где-то у самого горизонта в синеющую даль таежного моря как-то некстати врезался крошечный прямоугольник желтого поля села Никольского. Поле! Я привык к нему с детства. Оно понятно и близко моему разуму и сердцу, и как оно недоступно далеко сейчас! Я лишь малая песчинка в этой жестокой в своем равнодушии безбрежной тайге. Стало ужасно обидно. До чего же ничтожен, оказывается, человек, не вооруженный опытом.
Уже начав слезать со своего пушистого с виду и очень колкого наблюдательного пункта, я увидел прямо под сопкой за темно-зеленой полосой прируслового леса блеклозеленые проблески. Поляна! Она, конечно, отражается на аэрофотоснимке. Скорее туда. С сопки бегом вниз. Но не тут-то было. Шершавая непролазная стена кустов вырывала из рук молоток, стаскивала плащ, цеплялась за брюки. Ничего не видя перед собой, продирался я медленно сквозь зеленую заставу, громко проклиная забайкальскую растительность. Поглощенный этим занятием, я не сразу заметил, что склон стал положе и перешел в равнину, изрытую глубокими промоинами. Деревья стали выше, кусты еще гуще, под ногами то мох, то трава. Стало темнее под густыми кронами темнохвойной тайги, в глазах сплошное зеленое месиво. Совершенно не зная тайги, я не заметил, как со склона перешел в пойменный лес. Невероятными усилиями раздвигая упрямые ветви и получая от них удары то по лбу, то по уху, я принялся проклинать начальника партии, пославшего нас в этот зеленый хаос.
— Чтоб ты провалился со своим садиком в тартарары…
Вдруг почва под ногами исчезла. Полет по вертикали вниз ногами показался довольно долгим. Кусты, не дававшие ходу вперед, тут вдруг охотно расступились, не упустив момента расцарапать щеку. Я оказался почти по пояс в ручье.
Все объяснялось просто. Лет двадцать назад по пади прошел пожар. Уцелевшие деревья продолжали расти. На удобренной золой и освобожденной от мха почве кустарники стали еще гуще. Выросла трава. Обожженные деревья повалились от ветров и построили естественные мосты через ручей. Со временем они покрылись мхом, подгнили, на них поселилась трава, замаскировав от неопытного глаза русло ручья. Сооружение не выдержало дополнительной тяжести весом в одного поджарого студента. Всех этих элементарных истин в то время студент не знал и попал в ловушку.
Краткий испуг, удивление, досада. И я, как пружина, выскочил из прохладного ручья, протаранив кустарниковый заслон, очутился на небольшой поляне. Ласковая трава прятала упавшие обгорелые стволы. На пойме возвышались ели, пихты и кедры, а на склоне сопки — разреженные сосны. Полянка делила темнохвойную тайгу и сосновый бор. Она отлично была видна на аэрофотоснимке. Обрадованный этой находкой и уверенный, что пойманная путеводная нить больше не выпадет из рук, я стал разоблачаться для просушки.
Мой новый костюм уже не был столь свежим, как утром. Обнажая ссадину, на рукаве зияла прореха. Одна штанина на колене дала трещину. Черная пленка хрома на ботинках висела мелкой шелухой, как на картошке, варенной в «мундире». В левом ботинке воды было меньше, чем в правом, так как подошва близ его носка уже несколько поотстала от верха, давая возможность воде свободно изливаться на землю. Вообще это была какая-то киселеобразная масса, а не ботинки. Прав был наш проводник — обутки мои были худые. Впрочем, эти досадные мелочи не испортили отличного настроения после удачного спасения, а главное — определения своего места в таежной безбрежности.
Солнце, обдав сосны золотыми брызгами, начало прятаться за вершину сопки. Нужно было готовиться к одинокой ночи в этих коварных дебрях. Не меньше часа было потрачено на лесозаготовку для костра. Сушняка и обгорелых, но вполне пригодных для костра стволов кругом было множество. Не имея представления, сколько дров требуется для костра на ночь, и действуя согласно народной мудрости — запас карманов не тянет, натаскал их не менее двух кубометров. Разожжен громадный костер. Сварена и съедена с аппетитом каша. Устроена царская постель из пихтовой хвои. Вместо простыни — плащ, подушка — рюкзак, одеяло настоящее. К концу всех этих хлопот в падь вошла темнота. Она скрыла и сосны, и сопки. Только трава дрожала от жара пылающего костра да лапы елей как будто то приближались, то убирались восвояси. Мир сузился до нескольких метров. За границей света притаилась жутковатая неизвестность.