Несколько раз в течение ночи глаза мои так уставали от однообразного темного и дождливого пейзажа, что начиналось нечто вроде галлюцинаций. Мне казалось, что я вижу движущиеся огни за пеленой дождя. Это уже само по себе было плохо, но когда почудилось, что я и голоса слышу, тогда я решил, что пора отдыхать, и закрыл глаза. Заснуть, сидя на канистре из-под воды и накрываясь совершенно мокрым одеялом, должен сказать, нелегко, но все же за полчаса до рассвета мне удалось это сделать.
Я проснулся от того, что спину пригревало солнце. Я проснулся от того, что слышал голоса, на этот раз реальные. Я проснулся и увидел самое прекрасное, что когда-либо видел в своей жизни.
Я откинул одеяло, Мари зашевелилась и стала протирать заспанные глаза. Перед нами расстилался великолепный сверкающий мир, обласканный солнцем пейзаж, который превращал прошедшую ночь в кошмар и заставлял поверить в то, что он больше никогда не вернется и, более того, никогда не происходил на самом деле.
Цепь коралловых островов и рифов, окрашенных в невероятные оттенки зеленого и желтого, фиолетового, коричневого и белого цветов, протянулась с обеих сторон от нас в виде огромных загнутых рогов и окружала восхитительную аквамариновую лагуну, посреди которой возвышался несказанной красоты остров. Как будто чья-то гигантская рука аккуратно возложила посреди этого великолепия ковбойскую шляпу, а потом небрежно отсекла от нее половину. Остров поднимался вершиной на север и резко обрывался в море. На восток и юг остров с вершины спускался крутым склоном. Мне оставалось только догадываться, что на западе была та же картина. В качестве широких полей шляпы служила ровная прибрежная широкая полоса белоснежного песка, настолько яркого, что даже в такой ранний утренний час и на расстоянии трех миль на него больно было смотреть. Сама по себе гора, отливавшая синькой и пурпуром, была свободна от какой-либо растительности. Равнина у ее подножья тоже была голой, и только у самого моря появлялись низкорослые кусты и пальмы, да кое-где островками темнела трава.
Но долго восхищаться прелестями природы я не стал. В другое время и при других обстоятельствах это можно было позволить, но не после такой жуткой ночи. Гораздо более меня заинтересовало остроносое каноэ с гребцами, которое направлялось прямо в нашу сторону, прорезая зеркально-гладкую зеленую поверхность моря.
Гребцов было двое — крепкого сложения, смуглокожие, с шапками черных блестящих волос. Весла их двигались согласно, в унисон, поднимаясь и опускаясь с невероятной быстротой, и каноэ неслось вперед с такой скоростью, что осколки зеркальной водяной глади,
слетающие с лопастей, образовывали в лучах солнца настоящий фейерверк. Ярдах в двадцати от берега они опустили весла глубоко в воду, замедлили ход своей лодки и, развернувшись, остановили ее уже ярдах в десяти. Один из гребцов спрыгнул, оказавшись по бедра в воде, и побрел к нам. Поднимаясь по скалистой поверхности, он, видимо, совсем не чувствовал боли, которую острые камни должны были причинять его босым ногам. На лице его застыло выражение благодушного удивления. Удивления, потому что как не удивиться, обнаружив в такой ранний час двух белых особей на острове. А благодушия, потому что мир прекрасен и будет таким всегда. Такие лица встречаются не часто, но если встретите — никогда не ошибетесь. Благодушие и дружелюбие победят всегда. Он одарил нас белозубой улыбкой и произнес несколько слов, которых я, естественно, не понял.
Увидев мою непонятливость, он, как всякий человек такого сорта, не стал терять времени даром. Взглянул на Мари и сразу закачал головой и зацокал языком, поскольку от его взгляда не могли укрыться ни бледность, пи два ярко-красных лихорадочных пятна на скулах, ни голубые тени, залегшие под глазами. Он снова сочувственно улыбнулся, приветствовал ее наклоном головы и, легко подхватив на руки, понес к каноэ. Я поплелся своим ходом, волоча за собой злополучные канистры.