* * *
Чрезвычайно удивительна оценка поэта и его общественного значения, сделанная Малербом.
— Хороший поэт, — говорил он, — не более полезен государству, чем хороший игрок в кегли.
Правда, такого же мнения были и другие выдающиеся и даже знаменитые люди. Так, экономист Кенэ на вопрос, почитает ли он великих поэтов, отвечал:
— Да, столько же, как и великих искусников игры в бильбоке.
Ньютон говорил, что предпочитает сапожника поэту и комедианту, потому что сапожник в обществе необходим. Но ни Кенэ, ни Ньютон поэтами сами не были, а Малерб был большой поэт.
* * *
Однажды Малерб обедал у архиепископа руанского. После обеда поэт немедленно засел в удобное кресло и сладко заснул. Архиепископу же надо было идти совершать службу и говорить проповедь, и ему хотелось, чтобы Малерб послушал ту проповедь. Он разбудил поэта и стал звать его с собой.
— Да зачем же, ваше преосвященство, — отговаривался Малерб, — ведь я так чудесно уснул и без вашей проповеди.
* * *
Известный врач времен Генриха IV Лабросс с жаром предавался изучению астрологии. В числе почитателей его таланта был и молодой герцог Вандомский (незаконный сын Генриха). Однажды он прибежал к королю встревоженный и сообщил, что Лабросс его предупредил о великой опасности, которая ему угрожала именно в тот день.
— Лабросс, — сказал ему Генрих, — старый дурак, изучающий астрологию, а Вандом молодой дурак, который в нее верит.
* * *
Сюлли, любимый министр Генриха IV, пережил своего короля на тридцать лет. Но он очень редко появлялся при дворе, хотя Людовик XIII очень его любил и дорожил его советами. Сюлли был приверженец старины, он не хотел даже принимать новых мод и ходил в старых костюмах. Однажды Людовик XIII попросит его к себе во двопеи, имея в виду с ним о чем-то посоветоваться. Новые молодые придворные без церемоний подняли министра на смех, отпускали шутки насчет его одежды, манер, его серьезного вида. Сюлли, оскорбленный этими насмешками, сказал Людовику:
— Государь, когда ваш покойный отец делал мне честь, призывая меня для беседы о серьезных и важных делах, то он при этом всегда высылал вон из комнаты всех своих шутов и забавников.
* * *
Рош де Бальи, лейб-медик Генриха IV, прославился своим предсмертным чудачеством. Когда он занемог и слег, то знал, что ему уже не подняться. Он стал звать к себе одного за другим всех своих служителей и каждому из них приказывал:
— Возьми себе то-то и то-то и сейчас же уходи из дому, ты мне больше не нужен.
Люди разобрали все его имущество и разошлись. Когда он остался, наконец, один-одинешенек во всем доме, к нему зашли его друзья врачи навестить его. Они были весьма у/давлены, найдя все двери в доме открытыми настежь, а комнаты пустыми и безлюдными. Как только они вошли в комнату, где лежал умирающий, он спросил их, не видали ли они кого-нибудь из его людей. Те отвечали, что в доме никого нет, все открыто, все вынесено.
— Ну, значит, мой багаж уже отправился в путь вперед, а теперь и я за ним.
Он распростился с друзьями и скоро после того умер.
* * *
Таллеман де Рео в своей известной хронике упоминает о некоем поэте Бадьбю, который отличался неимоверно плохим произношением; его стихи, и без того никуда не годные, становились сущей каторгой для слушателя, когда он сам принимался их декламировать. Вдобавок во время чтения он беспрестанно откашливался и плевал, словно весь был пропитан сыростью. Поэтому какой-то остряк сказал про него:
— В жизни не встречал я поэта более сухого и человека более мокрого.
* * *
Знаменитый автор «Опытов» Монтень говорил про врачей:
— Счастливцы эти лекаря! Успех их блестит ярко в лучах солнца, а неудачи их мирно укрывает земля!
* * *
Итальянский ученый Галилео Галилей наполнял изобретенные им термометры с ртутью не спиртом, а вином. Один из таких приборов ученый послал своему ученому другу в Англию, сопроводив посылку описанием назначения термометра.
Но то ли записка потерялась, то ли ученый друг не понял сути ее, только ответ при шел к Галилею неожиданный: «Вино поистине великолепно. Пожалуйста, вышли еще такой прибор».
* * *
Однажды какой-то офицер просил Туара (генерала времен Людовика XIII) немедленно уволить его в отпуск, выставив предлогом смертельную болезнь отца, о которой он будто бы только что получил известие. Генерал заподозрил что-то другое, так как дело происходило как раз накануне большой битвы. Однако он дал отпуск и сказал при этом весьма коварное похвальное слово офицеру:
— Отправляйтесь, отправляйтесь. Я вижу, что вы хорошо помните заповедь Божию: «Чти отца твоего и матерь твою — долголетен будешь на земле».
* * *
Знаменитый художник Рафаэль был остер на язык и ни с кем не церемонился. Однажды двое кардиналов присутствовали при его работе. Он доканчивал картину «Апостолы Петр и Павел», начатую еще до него художником Бартоломмео, по заказу папы, но незаконченную из-за его смерти. Кардиналы вздумали сделать какое-то замечание насчет цвета лиц апостолов, находя их слишком красными.
Что же удивительного, — ответил Рафаэль, — святые апостолы, наверное, краснеют от стыда на том свете, видя, что ими основанная церковь управляется такими, как вы.
* * *
Молодой герцог Гиз был страстно влюблен в принцессу Гонзага и, чтобы жениться на ней, готов был отречься от всех своих должностей и доходов. Его взялся уговорить кардинал Ришелье.
— Подумайте, что вы делаете, — убеждал он молодого влюбленного. — У вас теперь четыреста тысяч ливров дохода, и вы собираетесь бросить эти четыреста тысяч из-за одной женщины! Другой на вашем месте согласился бы бросить четыреста тысяч женщин, чтобы иметь такой доход!
* * *
В число ловких проделок, при выполнении которых люди пользовались первым числом апреля, надо включить удачное бегство из плена герцога Лотарингского и его супруги. Они спокойно вышли из Нанси, где содержались в плену, переодетые крестьянами. Какая-то женщина узнала их и тотчас побежала известить об этом коменданта. Но в тот день было первое апреля, комендант не поверил, подумал, что его хотят поддеть на «апрельскую рыбу», как выражаются французы. Между тем слух о бегстве герцога и его супруги распространился уже и по всему городу, но все над ним хохотали, приговаривая: «Первое апреля!»
Когда же, наконец, решили проверить апрельскую шутку, то было уже поздно: беглецов и след простыл.
* * *
Людовик XII жаловался на испанского короля Фердинанда Католика, что тот его уже два раза обманул.
— Неправда, — воскликнул Фердинанд, когда ему сообщили об этом, — я его надул не два раза, а двадцать раз!
* * *
Когда королева Елизавета решила погубить Марию Стюарт, граф Лейцестер употреблял все усилия, чтобы ее отговорить от этого намерения. Он указывал ей на крайне неприятное впечатление, какое может произвести подобная суровость на всех венценосцев Европы: они могут взглянуть на это как на личную обиду.
— Но я должна от нее отделаться, — кричала раздраженная королева, — как же мне иначе это сделать?
— Очень просто, государыня, — отвечал ей хитрый и жестокий царедворец, — вы можете ее устранить, но с соблюдением внешнего приличия.
— Что такое, какого приличия? — недоумевала королева.
— Ваше величество, вы можете послать к ней вместо палача аптекаря.
* * *
Знаменитый ученый Амио, воспитатель Карла IX, был человек очень жадный до наград. Карл IX сделал его своим духовником, потом дал ему очень почетное и доходное аббатство; но Амио все был недоволен и просил Карла о какой-то еще новой милости.
— Но, — напомнил ему Карл, — вы сами говорили, что удовольствовались бы доходом в тысячу экю, а теперь вы имеете уже гораздо больше.
— Так, государь, — отвечал Амио, — но вспомните нашу французскую пословицу: «От еды разыгрывается аппетит».
* * *
Знаменитый Томас Мор, готовясь взойти на эшафот, просил одного из присутствовавших при казни помочь ему подняться по ступеням.