Кирилл Валерьянович постоял, разглядывая его в упор. Да и сел:
— Помянем, почему не помянуть… Все-таки попробуйте объяснить, зачем вы это сделали. Кошачий мех никуда не годится, есть кошатину даже вы, наверно, не станете. Зачем, объясните?
— А зачем вам мои объяснения?
— Интересно, как вы будете выкручиваться.
— С чего вы взяли, что я собираюсь выкручиваться?
— Но как-то ведь должен человек оправдать свою пакость. Не передо мной — перед совестью.
— Борь, ну чего он ко мне привязался? — жалобно сказал Богдан. — Слова употребляет — совесть, пакость… Объясни ты ему ради бога, что мне нравится делать пакости, что я нормальный патологический убийца. Для кайфа я кота убил!
— Для кайфа… — повторил брезгливо Кирилл Валерьянович. — Вот что у всех у вас вместо совести — кайф этот сучий. Короче так: на острове не уживемся. Недавно я по-другому думал, но вижу — не получится. Кота не прощу. Поэтому договоримся, что сегодня здесь переночуете, черт с вами, но завтра утром чтобы духу вашего не было на моем острове. Все ясно?
— Борь, ну чего он меня раздражает? — совсем уж печально спросил Богдан. — Чего он добивается своей грубостью, ты не знаешь?
— Не заводись, — Борис ладонью припечатал к столешнице его кулаки. — Вы тоже зря вразнос идете, Кирилл. Вы постарше, тормоза у вас должны быть лучше. Вы ведь не выпалите сдуру в кота, а Данька увидел и выпалил — возраст такой. Потом пожалел, уж я-то знаю, да разве исправишь? Теперь балаганит, лицо боится потерять…
— Слушай, пошел ты со своими теориями! — обозлился Богдан. — Надоел — всю жизнь мои поступки объясняет! А для чего ты сам, и этот покровитель кошек, и все остальные для чего сюда понаехали? Играть на флейтах? Птичек кормить? Стрелять приехали! Стрелять и убивать!
— Охотиться по водоплавающим, — уточнил Кирилл Валерьянович. — По водоплавающим позволено. Сезон.
— Ох, ну просто тошнит меня от таких дяденек солидных, — сказал Богдан. — В уток им стрелять позволено, а в котов не позволено, не сезон. Зато как откроется — он первый… Слушай, Борь, неужели я тоже перерасту вот в такого ханжу? Хрен вам, не дождетесь — в тридцать пять повешусь, это я давно решил…
Борис перебил его:
— А у вас так неужели не случается, Кирилл? Неужели вы делаете только то, что позволено?
— Если бы было такое возможно, — сказал Кирилл Валерьянович, — если бы было возможно…
— Он был бы счастлив, — заключил Богдан. — Вот в чем между нами роковое различие. Антагонизм! Ну а если мы не уберемся, дяденька, — побьете?
— Съезжу за егерем, — как мог спокойно сказал Кирилл Валерьянович. — Расстанетесь с ружьями да еще уплатите штраф.
— За какого-то шелудивого кошака?
— Камышовые коты в Красной книге записаны.
— Добра-то! Да я вашему егерю из города мешок котов привезу. Хочет — породистых, хочет — с помойки, и в масть подберу! Только чтоб ружье не отбирали и без штрафа! Пусть лучше побьют!
— Кончай балаганить, — поморщился Борис. — Ладно, Кирилл, мы обдумаем это дело, завтра кончим разговор. Пошли на боковую, Тартарен… — Он рывком поднял с места упирающегося брата и повел его вниз по тропе.
Тот же все оборачивался:
— Вы свидетель, как он со мной обращается! Старше на восемнадцать минут, а двадцать шесть годов меня тиранит и воспитывает! Лучшие куски — себе, а мне теории! И ведь терплю! Ведь слушаюсь мерзавца! Брат!
Боже мой, сжал виски Кирилл Валерьянович, как не заладилась эта охота… С самого начала все вкривь и наискось, и нет пока просвета..
Чтобы несколько успокоиться, он принялся убирать со стола — никогда на нем не собиралось этакой пропасти посуды. Чужую составил грязной кучей в сторонке, прямо на земле, затем поставил воду в миске греть на примус, чтобы перемыть свою. Вода грелась медленно. Под шипение примуса вспомнилась почему-то Валюша и подумалось, что не оттого, что не позволено, не состоялось чаепитие с нею. Да, не позволено, ну и что? Всю неделю, запланированную на охоту, могло бы продлиться это чаепитие, и никто ничего не узнал бы — ни дома, ни тем более на службе. К черту «позволено», не захотелось как следует, вот и все. Приспичило бы, окажись бы на месте той доброй, несчастной, коровистой бабы какая-нибудь этакая… ну, такая… Даша, одним словом, окажись бы — вспомнил бы разве про охоту? Ха, и еще раз ха. Все забыл бы, все с радостью бросил, признался он себе с удивлением, горечью, но и тайным каким-то удовлетворением, причины которого не понимал.