Он греб и греб изо всей своей немалой, прямо скажем, силы и плеском и скрипом уключин заглушал все то, что она еще могла бы выкрикнуть вслед беглецу и что он знал прекрасно без нее — он эгоист, он стареющий сластолюбец и трус, не желающий впутываться в чужие трагедии. Что ты сказала — трус? Ну, это уж слишком! И он бросил весла. Пусть скажет сама, в полный голос. Есть вещи, труднопереносимые для мужчин, и он вернется, он найдет способ доказать… Но лодка продолжала скользить в тишине, ничем уже не нарушаемой.
В той стороне, где он оставил их, понемногу стали проявляться звуки. Шуршала одежда, он слышал: о чем-то спрашивал негромко мужской голос, девичий что-то ему объяснял — спокойно и даже как будто весело. Затем там стукнули уключины, плеснули весла, погружаясь, и Даша сказала — на этот раз звонко, чтобы услышанной быть далеко:
— Чего вы там ждете? Прощайте! Дочери своей привет!
Он почувствовал, как густо, тяжело краснеет, но не тронулся с места — теперь уж нельзя было выдать себя. Сидел, и слушал, и считал гребки, которые кругло и влажно нанизывались на журчание воды под килем и становились все тише, удаляясь. Захрустели камыши, впуская их лодку в бухточку. Вот они и вернулись, как будто к себе домой…
А он куда?
Кирилл Валерьянович мерно греб к юго-восточному берегу, где находилась контора охотхозяйства. Звезды начали уже тускнеть, близилось время рассвета, самый сонный, самый безмятежный час на озере, и остров, бывшие его и Льва совладения, уменьшался перед ним, как будто вырезанный из черной бумаги, и терял очертания. Слева в этом тающем контуре, у самого основания, теплилась красная точка. Он смотрел на нее, дружелюбно мигающую во мраке, и размышлял о том неожиданном, что обнаружил в себе в последние несколько странных часов. Он, так легко сходящийся с ровесниками независимо от их положения, он, всегда спокойно сдержанный со старшими и в меру почтительный с руководством, он не мог ужиться с обычными парнями и очень милой девочкой, потому что не смог их понять. И не сможет, по-видимому. Они другие. Варенька тоже другая, теперь это ясно, но Варенька — кровь своя, и рано или поздно семейные заботы прикатят яблоко под родительскую крону, и общий язык восстановится. А с этими… Да и у этих будет то же самое, утешал себя размышлениями Кирилл Валерьянович.
Точка же тем временем росла, хотя с расстоянием ей полагалось уменьшаться, и уже превратилась в пляшущий глазок, от которого отрывались и взлетали в ночь живые ленточки. Кирилл Валерьянович даже нахмурился, пытаясь понять происхождение иллюзии.
И — понял.
Тихо взвыв, он крутанул на месте лодку и погнал ее назад, к острову, погнал изо всей своей мощи, умноженной ужасом того, что разворачивалось за его спиной. Он уже знал точно, что происходит там, ему не надо было оборачиваться, чтобы видеть. Неспроста проклятый Данечка поигрывал там, на мостках, спичечным коробком! Вот как он придумал решить — просто, страшно и окончательно, ведь сухой камыш горит не хуже пороха, да ветер хороший, никто не выберется из костра. Льва он, сволочь, легкой смертью наградил… С натужным стоном Кирилл Валерьянович выламывал весла из вязкой воды — успеть надо, нельзя не успеть! — а затылком видел с совершенной отчетливостью, как пляшущий глазок разбежался понизу полосой, как взвилось из полосы этой полотнище и пошло подниматься и шириться, забирая неторопливо в кольцо весь остров — неожиданно маленький и на самом деле смешной, накрываемый флагами пламени чуть ли не весь. Успеть, нельзя не успеть, ведь занялось со стороны бухточки, и теперь их лодки горят, только он их и может вывезти, пока не поздно… С нечеловеческой силой вытягивал он весла из вязкой, медленной воды, однако же ночь перед ним, и вода перед ним, и проносящиеся мимо снопы камыша — все оставалось по-прежнему темным, чуть только выделяясь в предрассветных сумерках. Почему?
Не прекращая грести, он повернулся, готовый обжечь взгляд о пламя. А пламени не было. Ночь и в той стороне оставалась темна. Тогда он бросил весла и повернулся совсем.
Пляшущий глазок отплясывал, как и прежде, только теперь далеко в стороне от острова, Кирилл Валерьянович остолбенело смотрел, как мигает он над темной водою, и туго понимал, что это всего лишь костерок, разведенный к утреннему чаю каким-то охотником на каком-то отдаленном острове. Просто сначала он виделся сквозь камышовую заросль у бухточки…
Долго сидел Кирилл Валерьянович. Тихо несло, возвращало лодку к острову утренним ветерком, первая утка просвистела в темном поднебесье крыльями, а там и рассвело, и загремела зорька, осыпая его дробью и птичьим пером, и отгремела зорька — а он все сидел, приближаясь понемногу к месту отплытия.