Из конторы Хауза я вышел, обуреваемый двумя желаниями: во-первых, во что бы то ни стало пробиться к знаменитому миллиардеру не позднее чем через два дня. Иначе редактор просто открутит мне голову и будет при этом совершенно прав. А во-вторых, я решил во что бы то ни стало познакомиться с Конни Паркер во внеслужебной обстановке.
Однако я тут же одернул себя: не дай бог, она еще подумает, что я, репортер, пытаюсь приударить за ней, чтобы использовать ее как источник информации. У них тут это в порядке вещей.
Но мне-то на самом деле было совершенно все едино - работает ли она у Хауза, или, скажем, в нашей редакции. Давно не встречал я здесь таких детски открытых лиц...
Нет, хватит, сначала надо выполнить задание, взять интервью, подготовить и сдать материал, а уж потом... А потом посмотрим.
"Ладно, брат, - снова одернул я себя. - Не строй воздушных замков. Вполне вероятно, что она окажется обыкновенной секретаршей, мечтающей любой ценой завести роман с шефом. Мало ли ты встречал за последний год таких?"
И все же думать так не хотелось. Может быть, из-за излишней уверенности в себе или же просто надеясь на всегда благоволившую ко мне фортуну, я почти не сомневался в успехе. Мне казалось, что через два дня интервью с Хаузом будет у меня, что называется, в кармане, а воображение рисовало Конни, идущую рядом со мной по аллее Центрального парка...
"Стоп, Центральный парк не пойдет, это тебе не Сокольники. Здесь, того и гляди, обоим карманы вывернут, и еще будете благодарны, что так легко отделались. Ну тогда, пожалуй, Конни рядом со мной в зале кинотеатра... Да что я, школьник, в самом деле, в кино ее приглашать?"
Так и не найдя ничего конкретного, воображение рисовало просто Конни рядом со мной, а где - совершенно неважно. И конечно, она окажется милой, доброй и поэтичной девушкой... "Поэтичная секретарша из офиса миллиардера? - опять попытался остановить меня здравый смысл. - Хотя, впрочем, если верить, что Америка - страна чудес, то почему бы и нет?"
"РЕЗЕРВ 88"
(29.11.1944 г.)
Фонарик на берегу мигал условным набором точек и тире. На мостике подводной лодки, медленно и беззвучно скользящей в темной воде, резко вспыхнул желтым глазом прожектор, ответив на призывный сигнал двумя восьмерками подряд. И опять все погрузилось в кромешную темноту.
- "Восемьдесят восемь", - тихо сказал один из стоявших на малоприметной пристани. - Это они. Можете включить освещение... - И, заметив нерешительный жест собеседника, с плохо скрываемой издевкой продолжил: - Зря волнуетесь, бояться нам некого. До моря по реке более сотни миль. А самолеты здесь никогда не летали, тем более по ночам. Да и делать им здесь нечего, до ближайшего населенного пункта по прямой дня три пути.
А кто проберется через эту непроходимую сельву по прямой? Индейцы? Во-первых - они тупы до предела и ничего все равно не поймут. А во-вторых - тех из них, которых вы в свое время не загнали на строительство объекта, по вашему же приказу мы давно перестреляли.
- Но вы же прекрасно знаете, что командование приказало тщательно соблюдать конспирацию, герр доктор, и я не имею права нарушить этот приказ, - почтительно, но твердо напомнил высокий человек в черной куртке.
- Не забывайте, что командование возложило руководство проектом на меня, - сухо ответил "герр доктор". - И не заставляйте меня напоминать об этом, все вы в СС просто помешаны на конспирации, субординации и прочей профанации дела. Все у вас вроде бы есть, только... здравого смысла не хватает. Именно поэтому рейх и проигрывает сейчас войну...
Даже в темноте ночи было отчетливо видно, что лицо человека в черной куртке стало злым, а рука невольно дернулась к висящей на поясе кобуре.
- Будь мы сейчас в Берлине, а не в этих забытых и богом и чертом местах, и не знай я, что вас почтил своим высочайшим доверием сам...
- Но в том-то и дело, что мы в Южной Америке, - перебил эсэсовца "герр доктор". - Неужели вы не способны понять, что мы находимся сейчас здесь, в этой проклятой дыре, а не дома именно из-за того, что уставы и инструкции заменили таким, как вы, логику? Игре конец, на сегодняшний день все проиграно. Единственное, что можно еще постараться спасти, - это будущее. А на это способен лишь гений ученого... Мой гений!
Голос "герра доктора" приобрел жесткий и несколько самовлюбленный оттенок. Этим голосом ясновидца он и завершил свою тираду:
- И в следующий раз решающее слово будет принадлежать именно ученым. В этом я уверен, и прекратим бесполезную в данной ситуации дискуссию. Я возвращаюсь в бункер. Вы же, штандартенфюрер, прикажите включить освещение и оставайтесь руководить разгрузкой. "Каждому свое" - как было начертано над вратами того чудесного заведения, где мы имели удовольствие встретиться впервые.
- Слушаюсь! - рявкнул человек в черной куртке, но еще долго провожал злым взглядом "герра доктора".
Название места, где доктор Крафке познакомился с незначительным тогда эсэсовцем, ныне штандартенфюрером Райхером, стало символом безысходного кошмара для миллионов, но для Эрнста Крафке оно действительно звучало чудесно. Крафке был ученым и обладал острым аналитическим умом, редкой интуицией, энциклопедическими знаниями, фанатической трудоспособностью. А совесть как таковая виделась ему лишь сковывающим смелый полет мысли анахронизмом.
"На протяжении всей истории человечества более умный и сильный всегда давил более слабого и глупого, - нередко повторял он в беседах с приятелями и сослуживцами. - Поэтому вечно будет существовать элита, которая, если ей это необходимо, ставила и будет ставить над чернью любые угодные ей опыты и эксперименты".
Интуиция всегда точно подсказывала Крафке необходимый для решительных действий момент. Уже на третий день после поджога рейхстага все газеты Германии обошло краткое, энергичное заявление молодого, но уже известного в научных кругах своими теоретическими работами доктора Крафке.
"Научный мир страны сплотился вокруг фюрера, - писал он. - В этот суровый час, когда судьбам страны бросают вызов силы мировой большевистско-еврейской плутократии, ученые великой Германии должны решить, с кем они. С олицетворяющей здоровый дух нации партией великого фюрера, несущей новый порядок переустройства мира, или с неполноценными болтунами-интеллигентами, разводящими слюни над абстрактными понятиями свободы, чести и совести.