— Десять дней меня носило, — продолжал человек со шрамом. — Рассказывать об этом недолго, не правда ли? Каждый день походил на другой. Жара была такая, что я мог высматривать суда только рано утром и поздно вечером. После того паруса три первых дня я ничего не видел; потом, если кого и видал, то они меня не замечали. На шестую ночь одно судно прошло мимо, быть может за полмили. Все люки были открыты, фонари горели, и судно было, как большой светляк. И музыка играла на палубе. Я встал на ноги и кричал, и надрывался, но они не слыхали. На второй день я разбил одно яйцо эпиорниса, отковырял скорлупу и попробовал. К радости моей оказалось, что яйцо есть можно. Оно немного отзывалось не то чтобы тухлым, а как бы это сказать — будто утиным яйцом. С одной стороны желтка было круглое пятно шести дюймов в ширину, с кровяными подтеками и в белой сеточке. Оно мне показалось странным, но я не стал его долго рассматривать. Яйца мне хватило на три дня вместе с сухарями и водой из бочонка. Я жевал также кофейные зерна, — это подкрепляло. На восьмой день я разбил еще яйцо и испугался.
Человек со шрамом помолчал.
— Да, сказал он, — яйцо было с зародышем. Вы, пожалуй, не поверите. Но мне пришлось поверить моим собственным глазам. Это яйцо пролежало в черном болоте по меньшей мере три сотни лет. И вот, несмотря ни на что, в нем был зародыш, с большой головой и изогнутой спиной. И сердце билось, и желток совсем опал, только пленки протянулись внутри скорлупы и по желтку. В небольшом челноке посреди океана у меня, можно сказать, насиживались яйца самой крупной из ископаемых птиц. Если бы только и мог дать знать старому Даусону! Это стоило бы жалованья за все четыре года. Как вы думаете, а?
Как бы то ни было, мне пришлось съесть эту замечательную редкость до самого последнего кусочка. Не могу сказать, чтобы это было очень вкусно. Третье яйцо я не стал трогать. Я только смотрел его на свет, но скорлупа была так толста, что ничего не было видно. Правда, мне показалось, что я слышу биение пульса. Но, быть может, это только шумело у меня в ушах, как бывает от раковины, когда приложишь ее к уху.
Потом показался атолл. Как-то неожиданно, как будто вырос, можно сказать, перед самым моим носом на солнце. До берега уже оставалось не больше полумили, как вдруг течение повернуло, и мне пришлось грести изо всех сил руками и осколками скорлупы яйца эпиорниса, чтобы не проплыть мимо. В конце концов я добрался до берега. Это был обыкновенный коралловый атолл, четыре мили и окружности. Кое-где росли деревья, и в одном месте бил ключ пресной воды. В центре была лагуна, полная рыбы. Прежде всего я вынес на берег яйцо и отыскал для него подходящее место, выше линии прилива, на самом солнцепеке, чтобы оно выводилось. Потом я вытащил челнок и пошел осматривать остров. Правду сказать, скучное было место. Помню, еще мальчишкой я часто мечтал о приключениях Робинзона Крузо, но теперь оказалось, что этакий остров скучнее сборника воскресных проповедей. Я обошел кругом весь атолл, разыскивая съестное и размышляя. Могу сказать, что к вечеру первого дня мне там надоело до смерти. В том же вечер погода изменилась. Гроза прошла по направлению к северу и захватила мой остров. Ночью завыл ветер и хлынул ливень. Счастье мое было, что я успел добраться до твердой земли. Быть бы мне на дне морском вместе с челноком.
Я спал под челноком, а яйцо лежало в песке, выше по берегу. И вдруг, как будто град камней запрыгал по доскам, и я оказался в воде. Мне снился город Антананарино, и я даже сел и окликнул Интоши и хотел спросить у нее, в чем, собственно, дело; потом стал искать руками стул, где обыкновенно лежали спички. Тут только я вспомнил, где я нахожусь. Светящиеся волны набегали на берег так грозно, как будто собирались проглотить меня живьем, а кругом нее было черно, хоть глаз выколи. Ветер надрывался от визга.
Тучи стояли так низко, как будто хотели упасть на голову, и дождь лил такой, будто небо затопило и кто-то вычерпывал и лил воду вниз ведром. Огромный вал набросился на меня, как свирепый дракон, а я дал тягу. Потом я вспомнил про челнок и бросился назад за отхлынувшей волной, но челнока не оказалось. Тогда я подумал о яйце и ощупью добрался до того места, где оно лежало. Волны его не достигали, и оно было в безопасности. Я сел возле и прижался к нему, как будто к товарищу. Боже мой, что это была за ночь!