Она заговорила. У нее оказался тонюсенький голосок, который мне никогда не удалось бы расслышать в ином месте и при иных обстоятельствах:
— Поиграй со мной!
— Кто ты? — спросил я.
— Его дочка.
— Этого дуба?
Она кивнула и снова попросила:
— Давай поиграем, а то у меня свободного времени — только до захода солнца.
Я ответил, что не возражаю, только вот вырос таким верзилой и позабыл все детские игры, однако с радостью попытаюсь что-нибудь вспомнить. Она засмеялась и сказала: это хорошо, что я такой искренний, вруны ей не нравятся (интересно, где она их видела?). Однако ничего страшного, она сама знает множество игр, о которых я и не слыхивал. С этими словами она взяла меня за руку, и — вот чудеса! — я тотчас избавился от чего-то тяжелого, сковывавшего меня по рукам и ногам. Я почти перестал касаться земли, таким легким казался себе. Девочка радостно захлопала в ладоши и сказала:
— Ну вот, а ты боялся, что такой большой. На самом деле ты такой же, как я.
Где-то поблизости журчал ручеек, я склонился над его чистой водой, и велико было мое изумление, когда я увидел, что на меня глядит мальчик лет девяти с живыми глазками и взъерошенным чубом.
— Перво-наперво, — серьезно наставляла меня девочка, — мы пойдем к моему дедушке, а потом — к твоим. Расстояние значения не имеет.
Мне не очень хотелось идти к моим родственникам, вряд ли моей спутнице кто-нибудь понравится, кроме бабушки. Но что было делать? Закон гостеприимства есть закон гостеприимства, а моя новая подружка, как я вскоре убедился, оказалась радушной хозяйкой. Итак, я последовал за ней. По дороге нам повстречался большой белый цветок, похожий на лесной колокольчик. Цветок стоял, грустно наклонив головку.
— Ты чего плачешь? — спросила его девочка.
Цветок поначалу смутился, но потом все-таки решился ответить:
— Меня обидел мой друг, бабочка, которую ты хорошо знаешь.
Девочка рассердилась, но затем сказала ласково:
— Не принимай так близко к сердцу. Как только я ее увижу, сразу же пошлю к тебе просить прощения. Пусть только попробует ослушаться!
Мы двинулись дальше. На одной полянке собралась целая толпа зайцев. Они подняли такой галдеж, что уши закладывало. Одни кувыркались, другие передразнивали лису, волка и всех зверей, которых не любили, третьи пели во весь голос не вполне пристойную песенку, которую, наверняка, услышали от людей. Девочка терпела-терпела, пока наконец не выдержала:
— Если вы не угомонитесь, я вас мигом разгоню.
Зайцы слегка поутихли, и в их сопровождении мы дошли до пещеры, куда солнечные лучи пробивались с трудом из-за густых зарослей. Девочка крикнула:
— Эй, Пан!
Никто не ответил.
— Пан! — опять позвала она.
На этот раз из-за густых зарослей показался старый лесной царь. Весь лохматый, с поросшей мхом и усыпанной листьями бородой. У Пана были большие узловатые руки и добрые голубые глаза под кустистыми бровями.
— Что случилось, Лиана?
Пан оглядел с отеческой улыбкой всю нашу процессию, словно наперед зная, о чем ему скажут, но все же дожидаясь ответа.
Девочка указала на меня:
— Вот у нас гость. Позови всех наших, мы устроим пир.
Пан вынул из-за пояса свирель и заиграл. Нежные звуки заворожили весь лес, и один за другим со всех сторон к нам стали сбегаться разные зверьки, которые, поддавшись очарованию музыки, позабыли обо всех своих распрях. Я заметил прозрачных мальчиков и девочек, таких же, как Лиана (наверное, тоже детей деревьев), львов, тигров, кабанов, лисиц, оленей, косуль и множество других животных, чьи имена мне даже не известны.
Широким жестом Пан растворил ворота из живых ветвей и пригласил нас внутрь. Я заметил вход в пещеру и, не желая показаться плохо воспитанным мальчиком, хотел было пропустить вперед остальных, но Лиана подтолкнула меня, улыбаясь:
— Проходи-проходи, ведь ты наш гость.
Я вошел. Пещера как пещера. В одном из углов — мягкая лежанка из мха, посередине — кучка углей от догоревшего костра.
Пан, словно предвидя мое разочарование, обратился ко всем:
— Пойдемте в большой зал!
— В большой зал, в большой зал! — раздались со всех сторон радостные крики.
Путь к большому залу, однако, преградил огромный медведь, который, видать, пробудился от спячки и теперь бормотал что-то неразборчивое.
Пан приказал ему отворить дверь, и медведь, все еще ворча под нос, послушно толкнул дверь, которая оказалась гигантской скалой из красного гранита.
Я увидел восхитительный зал из белого мрамора, со сводчатого потолка свисали разноцветные хрустальные сосульки.
В самом центре зала было возвышение, похожее на вытянутый стол, уставленный хрустальными приборами, своей причудливой формой напоминавшими разные цветы. Стулья вокруг стола были сделаны из малахита. Они походили на широкие листья водяных лилий, пальм и лип и были подобраны по размеру каждого гостя. Повсюду стояли чаши в форме цветов с освежающими соками, изготовленными из всех вообразимых фруктов.
Мы расселись вокруг стола, ломящегося от яств: грибов, сладких корешков, овощей, фруктов. По правде говоря, было потешно видеть волка или льва, послушно поедающих корешки и грибы, хотя им не на что было жаловаться — вкус угощений был просто отменный. Никакое, даже самое лучшее, мясо не могло сравниться с этой пищей.
Когда все насытились, Пан вновь извлек свой флуер и сыграл несколько старинных сладостных мелодий, от которых душа возносилась на седьмое небо. Я вспомнил о своей бабушке. Только она хранила в памяти эти напевы. Ее дочери и сыновья, занятые вещами материальными, всё давно позабыли, как только вышли из детства. Это были песни о любви и страданиях, о небе и жизни, людях и зверях, деревьях и цветах. Я окинул взглядом своих товарищей по застолью. Лев сидел, подперев морду лапой и глядя куда-то в ему одному ведомую точку, огромный медведь положил лохматую голову прямо на стол, обхватив ее передними лапами (наверное, ему очень не хотелось, чтобы кто-нибудь заметил его стариковские заплаканные глаза), плутовка-лиса, обняв без всяких задних мыслей шею курочки, медленно раскачивалась в такт музыке.
Пан заиграл бодрую мелодию, затем незаметно перешел на хору, и вот уже все повскакивали с мест и заплясали, каждый на свой лад, так, что я не мог удержаться от смеха. Лиана наклонилась ко мне:
— Тебе нравится?
— Еще бы! — ответил я, растянув рот до ушей от восторга.
В самом деле, такого зрелища мне еще не приходилось видеть.
— Пан мечтает, чтобы они всегда так жили, — Лиана показала на счастливых зверей. — Звуки флуера заставляют их забыть о жестокости и злости.
Я поднял бокал с не известным мне соком и, сделав несколько глотков, сказал:
— Пан добрый, и потом, он ведь никогда не умрет и наверняка доживет до такого дня, а с нами дело обстоит не так весело.
Лиана посмотрела на меня неприятно удивленно и строго заметила:
— Никто никогда не умирает.
Не знаю, что на меня нашло, может, просто ребячий каприз, но я ехидно спросил:
— Почему ж ты тогда говоришь, что мы можем играть только до захода солнца?
— Потому что иначе я опоздаю.
— Куда опоздаешь?
— Войти в дерево.
— Ну и что? Что случится, если ты опоздаешь?
Она глянула на меня так беспомощно, что мне захотелось забрать обратно свои слова, онеметь, окаменеть на месте или кинуться в хору вместе со зверюшками, которые в этот миг казались мне еще беспечнее, чем я сам. Беспечнее хотя бы потому, что они с радостью принимают то, что им дают, и не искушают судьбу в погоне за еще большим. Но мои слова уже накалили воздух между мной и Лианой. Она опустила голову и медленно-медленно проговорила: