— Эх, жаль, шапки нет! — говорит Стефан. — А то мы бы тут живо марку-другую собрали.
Укладывая скрипку в футляр, Губерт говорит:
— Ладно, схожу за Сабиной. Когда это?
— Около пяти, — рад Стефан.
Рад-то он рад, но закрадывается и досада: он же обманул Губерта. Обманул, как говорится, без зазрения совести. А так с другом не поступают.
Ровно в шестнадцать приходит Аня. Она в легком голубом полупальто, и вид у нее такой, что у Стефана сердце заходится — уж очень она ему нравится!
— Ты что? — спрашивает Аня. — А я и вправду рассердилась.
— Вправду?
— Глупый ты очень был. В лифте. А когда вышли — еще глупей.
— Я не хотел.
— Не хотел разве? — говорит Аня и смотрит на него.
У Стефана такое чувство, будто ему дышать нечем. Он думает: и нос наверняка опять побелел.
— Время есть? — спрашивает Аня. — Мы до самого Пренцлауер Берг могли бы дойти.
— Туда, где ты жила? Раньше?
— Или до Александерплац.
— Как хочешь, — говорит Стефан. — На Александерплац я уже был.
Телебашня там. Много раз был.
— Да что ты говоришь? — Аня улыбается, и Стефан думает: уж не смеется ли она над ним.
Все дальше они уходят от своего дома, все дальше от Острова[2]. Не дойдя до второго большого моста, там, где шлюз, они останавливаются.
— Давай через мост! — говорит Аня, берет Стефана за руку и ведет за собой.
Внизу течет река Шпрее, вода и зеленая и совсем черная, только дальше впереди — синяя. Это от неба над каменными домами.
— Упадет кто здесь — не вылезет! — говорит Стефан. — Берега все камнем заделаны, высокие.
— А если я упаду? — спрашивает Аня. — Ты меня спасешь?
— Спасу, — говорит Стефан. — Я бы всех стал спасать.
— Меня — первой!
— Если это так уж обязательно — тебя первой.
Молча Аня разглядывает его. Глаза как щелочки между ресницами. Она отворачивается и снова смотрит на воду. Река чуть-чуть светится.
— Пошли, — говорит она.
Они идут по тихим улочкам, через небольшие площади, обсаженные деревьями, — редко когда машина проедет. Дома здесь старые, серые, с широкими воротами. Вид у них достойный. Дворы пусты, кучи битого кирпича, слепые окна…
— В Пренцлауер Берг дома такие же, только стоят вплотную друг к другу. И деревьев перед ними нет.
Стефан молчит, смотрит на дома — чужие они, совсем чужие, не хотел бы он здесь жить. На некоторых балкончики, кое-где цветы, но чаще трава всякая. Цветы на балконах позднее высадят.
— Я жила на Вихертштрассе, — говорит Аня.
— Это что-нибудь значит? Имя?
— Да. Имя. Как и у других улиц.
— Я люблю, чтобы улицы знаешь как назывались? Чтобы сразу можно было представить себе что-нибудь: например, Старая Зееловерштрассе, сразу знаешь — это старая дорога, которая когда-то вела в Зеелов.
— Это не всегда так, — говорит Аня. — У нас, на Вихертштрассе, немного подальше есть Балтийская улица. Но по ней ты до Балтийского моря не доедешь.
— Бывает и так, — соглашается Стефан, а потом спрашивает: — Ты всю свою жизнь жила в Берлине?
— Всю. И папа с мамой — тоже. И дедушка с бабушкой.
— Тогда ты настоящая берлинка.
— Настоящая. А ты кто?
— Никто. Теперь и совсем никто.
— Так не может быть. Где-то ты родился.
— Родился? Родился я почти в самом Берлине. А потом — Франкфурт-на-Одере…
— Ладно. Женишься на мне и тоже будешь берлинцем. — Аня раскидывает руки. Ждет. Волосы как у Тассо, спускаются на самый лоб. Густые-густые и желтые, как спелый овес. Стоит, улыбается и спрашивает: — Женишься?
«Ну и дает!» — думает Стефан. Глаза у него сейчас и серые и зеленые. Притих совсем. Губы чуть-чуть открыты.
— Шутишь? — спрашивает он.
— Я-то шучу?
— Больше на шутку похоже.
— Ты думаешь, что я шучу?
— Да. А ты что думаешь?
— Идем дальше, — говорит Аня. Берет его под руку, и ему волей-неволей приходится идти с ней так до следующего квартала, где он высвобождается и уже свободно шагает рядом. Три квартала, четыре перекрестка…
Постепенно улицы делаются шире, автомашин опять много, и под конец людей как на ярмарке. Будок и ларьков, правда, нет, одни большие магазины. И пока Аня и Стефан стоят и думают, в какую сторону идти, кто-то вдруг хватает их за воротник. Не больно, но держит крепко. Голосом сыщика говорит:
— Не шевелиться! Спокойно!
Надо же! В городе, прямо посреди улицы, где столько народу! Стефан рывком высвобождается — сейчас или никогда! И видит перед собой — волосы, огромную шапку волос, а уж потом новенькие джинсы и рубашку в клетку.