— У нас нет подушек, — заявил он, — но тебя это, вероятно, не особенно огорчит. Так вот, девушка–каначка, это твоя постель. Тебе она нравится?
Девушка отошла еще на шаг.
— Иди и ложись, — сказал Керней, указывая на одеяла.
Она покачала головой. Это было равносильно тому, чтобы попросить лисицу войти в капкан.
— Ну, в таком случае можешь спать на деревьях, если тебе так угодно, — сердито сказал Керней и отправился в дом, предоставив ее собственному усмотрению.
Дик, уставший от всех событий этого дня, был уже в доме и крепко спал, а матрос, которому надо было осмотреть рыболовные снасти, сел у дверей и принялся за работу. Перебирая сети пальцами и разбирая в уме канаков и их странные нравы и обычаи, он увидел, как девушка вышла из–за деревьев.
Она вытащила из сарая два одеяла и проходила с ними по лужайке к причаленной у берега пироге. Вместе со своими одеялами она вошла в пирогу. Подняв тонкие руки, девушка приводила в порядок волосы. Казалось, будто она прихорашивается перед зеркалом.
Керней окончил свою работу, отложил сеть и вошел в дом. Он волновался и долго не мог уснуть. Его тревожила мысль о Катафе — она не походила ни на одну виденную им до сих пор каначку. Откуда она к ним приплыла? Не с того ли острова, который, по его догадкам, лежал там дальше, к югу? А если так, то не могла ли она вслед за собой привести оттуда других? Затем, эта непонятная ловкость, с какой она выскочила у него из–под руки! А выражение ее глаз, которых она с него не спускала! Нет, положительно, в ней было что–то странное…
Моряк уснул с подобными мыслями в голове, и ему снились тревожные сны. Проспав часа три, он проснулся, и первой мыслью его было посмотреть, что делает таинственная девушка, и все ли благополучно. Сон его отлетел, и он вышел в тихую, безветренную звездную ночь.
Первое, что ему бросилось в глаза, — это дрожащий красный отблеск. На лагуне за рифом горел костер.
Керней с минуту наблюдал за тем, как пламя то разгоралось и отбрасывало полосу красного света на тихие воды лагуны, то замирало, чтобы снова вспыхнуть еще ярче. Затем он бросился к пироге. Девушки там не было, и шлюпка также исчезла, не было весла и в пироге Катафы. Вероятно, она взяла его, чтобы переплыть на риф, так как не умела грести длинными веслами.
На рифе было достаточно сухих водорослей и обломков дерева для разведения какого угодно костра, но чем она зажгла его? Он вернулся назад в дом и стал искать коробку спичек на полке у дверей, куда ее всегда клали, когда она больше не была нужна. Коробка со спичками исчезла!
— Девушка, наверное, бродила, разнюхивая, где что лежит, пока мы спали. Она, вероятно, заметила днем, куда положили спички, и теперь взяла их. Но зачем же она это сделала? — спрашивал сам себя Керней, стоя на месте и почесывая себе затылок. — Что это она затеяла?
Он подошел к деревьям, стоявшим по другую сторону лужайки, и пронаблюдал целый час, пока, наконец, от костра не осталось несколько сверкающих угольков, а затем и они угасли…
Вскоре раздался звук короткого весла; шлюпка поползла, точно жук, через освещенные звездами воды лагуны; она остановилась у берега, и неясная фигура, выскочившая из нее, прокралась вдоль берега к дому. Девушка положила коробку со спичками на старое место, затем вернулась к своей пироге, скользнула в нее и исчезла из виду.
Керней подождал минут десять, затем потихоньку вошел в дом и снова лег.
— Подожди до утра, уж я тебя проучу, — сказал он сам себе, закрывая глаза и засыпая с мыслью о трепке, ожидавшей завтра девушку–каначку.
Приведя в порядок волосы и устроив себе постель из одеял на дне пироги, Катафа легла, но не закрыла глаз. Она лежала, наблюдая за последним отблеском заката, затем сразу засиявшие звезды привлекли к себе ее взгляд, говоря ей о Таори, о голубых морских просторах, так внезапно отнятых у нее.
Жизнь на атолле подобна жизни на плоту, — со всех сторон необъятная ширь и море, а здесь, на Острове Пальм, девушка внезапно почувствовала себя заключенной в какие–то стены; леса, поднимавшиеся до вершины горы, угнетали ее душу; крошечная лагуна была чем–то слишком уж незначительным, и даже риф не походил на риф Каролины.
Керней вызвал в глубине ее ума непонятное враждебное отношение и почему–то казался ей теперь причиной всех ее невзгод. О Дике она почти не думала: подобно всем другим человеческим существам, он для нее значил очень мало.
У нее мелькнула мысль попытаться вывести свою пирогу из лагуны и снова вернуться к свободе, — единственному, что она любила, но это было безнадежно; одной ей справиться с этим делом было невозможно. Она попала в ловушку; это она ясно понимала.
Когда колдунье Джуан требовалась помощь Нанауа, божества с зубами акулы, у нее было несколько способов вызвать это божество. Одним из наиболее простых было вызвать его при помощи огня.
Девушка вспомнила это и решила уйти подальше, разложить большой костер и, подбрасывая в него топливо, повторять над ним заклинания, — ряд все одних и тех же слов, выражавших ее пожелание.
После этого обыкновенно что–нибудь да случалось: или желание исполнялось, или нет: божество Нанауа — очень капризное и упрямое, — так объясняла своим наивным слушателям хитрая Джуан. Но иногда оно было и милостиво и посылало долгожданный дождь, или лещи, покинувшие на время отмель, где они водились, возвращались назад по его приказанию. Иногда даже враг, смерти которого просило население через Джуан, умирал, — хотя, правда, он, как узнавала Джуан, но, конечно, держала это ото всех в тайне, — уже и до жертвоприношения был умирающим.