Катафа часто помогала колдунье разводить небольшие жертвенные костры в несколько сажен дров и знала этот ритуал во всех его подробностях, но до нынешнего дня это колдовство ее мало интересовало.
Быть может, Нанауа мог помочь ей убрать куда–нибудь этот остров или разбить его на куски, не повредив ей самой, или поднять его к небу, так же, как на ее глазах поднимал его мираж…
Катафа больше часа обдумывала этот вопрос, затем, решившись, легко выскочила на берег и, двигаясь бесшумно, как тень, приблизилась к дому. По звуку дыхания Кернея и Дика она поняла, что они спят, и теперь она могла взять коробочку спичек на маленькой полочке, освещенной лунным светом.
Девушка взяла спички, и когда она держала в руке эту странную коробку, дающую огонь, у нее зародилось желание, посланное ей, как она думала, самим Нанауа, — ей вдруг захотелось поджечь дом.
Казалось, это был лучший выход из ее тяжелого положения… Но вдруг она вспомнила о маленьких корабликах, стоявших на полке. Она не могла ясно рассмотреть их в царившем полумраке, но они несомненно стояли там, на своих полках, поставленные, чтобы защищать спящих, совершенно так как Джуан вешала над своей постелью засушенную человеческую руку.
Маленькие кораблики, сделанные руками спавших, спасли их от смерти… Девушка отвернулась от них и, отправившись к берегу, отвязала шлюпку и повела ее по направлению к рифу.
Как она и ожидала, она нашла здесь много топлива, а коробка со спичками не наделала ей никаких хлопот. Своими зоркими глазами, от которых не ускользала ни малейшая подробность, она тщательно следила за тем, как зажигались спички, и научилась с ними обращаться. Через минуту сложенные в кучу водоросли загорелись, и костер запылал.
Стоя у костра и подбрасывая в него все новые и новые запасы сухих водорослей, кусков дерева и пересохших остатков рыбы, трещавших и вспыхивавших, Катафа, прижав руки к своей юбочке, чтобы пламя не перебросилось на листья драцены, повторила заклинания Джуан и произнесла свою просьбу к Нанауа, божеству с зубами акулы, чтобы Остров Пальм был уничтожен и ей была возвращена свобода.
Час спустя, Катафа вернулась на остров, привязала шлюпку и, прикорнув на дне пироги, спокойно уснула, уверенная, что никто не видел ее жертвенного костра.
XVII. Неудавшееся наказание.
— Послушай–ка, Дик, поменьше разговаривай с этой каначкой, — заявил Керней. — Она вела себя очень дурно…
— Что же она сделала, Керней? — спросил мальчик.
— Играла со спичками, — ответил матрос, находя более благоразумным воздержаться от подробностей, которые, наверное, навлекли бы на него поток бесчисленных вопросов со стороны Дика.
Они сидели за завтраком, и Катафа подошла к ним за едой и уселась поодаль.
В это утро, сидя под причудливой тенью деревьев, она была невыразимо прекрасна. Она пробежалась за мыс, покрытый кокосовыми пальмами, и выкупалась в лагуне и теперь, свежая после сна и купания, с красным цветком в волосах и сложенными на коленях руками, она сидела, не отрывая светящихся черных глаз от Кернея.
Но Кернею было не до того, чтобы обращать внимание на внешность девушки.
— Когда это она с ними играла, Керней? — поинтересовался мальчик, держа в пальцах кусок испеченного плода хлебного дерева.
— Это тебя не касается, — ответил Керней, — ешь свой завтрак и передай ей эту тарелку; а уж я ее проучу потом…
Он передал девушке тарелку, затем положил пищи и себе самому, и завтрак продолжался. Дик усердно жевал пищу, но время от времени украдкой поглядывал то на Кернея, то на Катафу.
Играть со спичками считалось тяжелым проступком, за который его два раза высекли, когда он еще был совсем маленьким. Он решил, что Керней высечет и девушку, и ожидал этого события с большим интересом и с тайным сочувствием к самому проступку и к совершившей его.
Но, окончив завтрак, вместо того, чтобы приняться за расправу, матрос попросту направился к шлюпке, сделав девушке знак следовать за ним. Он сел, взял в руки весла и, когда она вошла вслед за ним и осторожно расположилась на корме, отчалил от берега.
Они высадились на рифе; Керней пошел вперед, показывая дорогу и оглядываясь по сторонам, пока они не дошли до остатков костра.
— Вот, — сказал Керней, останавливаясь и указывая на пепел и обожженный коралл, — вот что ты наделала, да? Что заставило тебя разложить этот костер, а?
Хотя язык Кернея был ей столь же мало понятен, как голландский — китайцу, Катафа отлично поняла, в чем дело. Керней узнал, что она зажигала костер. Как он узнал об этом? Быть может, божество маленьких корабликов рассказало ему об этом?