Она стояла, подняв голову, как стоит человек, пытающийся уловить отдаленный звук. Затем она бесшумно удалилась, перешла через лужайку и скрылась среди деревьев.
Лежа в своей беседке между деревьями, Катафа раздумывала над тем, что теперь бог Нанауа уже собирался схватить Дика своими огненными когтями и внушил ей решение поджечь дом, но Дик попросил ее помощи, и она помогла ему тем, что не подожгла крыши. Она совершенно не могла понять, почему рука ее задержалась и почему призыв на помощь так быстро разрушил ее намерение.
На следующий день и еще в течение многих дней Катафа, удаляясь от Дика, часто сидела одна, задумавшись; но где бы она ни была, у опушки леса или на берегу лагуны, если только Дик находился где–нибудь на виду, лицо девушки было обращено в его сторону, а глаза украдкой следили за ним.
Страшная борьба происходила в ее существе. Дик до сих пор не мог забыть Кернея, который не раз пытался нарушить священное табу колдуньи Джуан, и сам Дик был виноват в том, что не позвал ее, когда приехали люди с Таори. По временам Катафой овладевало прежнее раздражение против Дика, и она схватывала копье или нож и бесшумно подкрадывалась, чтобы убить его. Но вдруг ей слышался голос Дика: «Хаи, аманои Катафа, помоги мне», — и рука ее бессильно опускалась.
Однажды, когда Дик отправился охотиться за черепахами на риф, зло восторжествовало в сердце девушки.
Страх перед Нанауа и перед опасностью, грозившей ей самой, исчез. Она подбросила свежего топлива в костер, затем быстро пробежала по лужайке, нырнула в густую листву и вернулась с черепом Лестренджа в руках. Положив его на землю возле костра, она стала над огнем, точно юная мстящая жрица, и направила взгляд на череп, шевеля губами, повторявшими старую формулу:
«Приди, Нанауа, имеющий власть убить или спасти, приди теперь и исполни желание моего сердца… желание моего сердца… желание моего сердца!..»
Формула сбегала с ее уст, — ряд бессмысленных слов, — но та неведомая сила, которая сдерживала не раз ее руку, направленную против Дика, сдерживала теперь ее способность мышления. Катафа не могла облечь в связную мысль своего желания погубить юношу, так же, как на днях она не могла превратить желание убить его в действие.
Окончив жертвоприношение, девушка погасила огонь и спрятала череп на прежнее место. Затем, бросившись на землю в тени деревьев, она лежала вся разбитая, ослабевшая, бессмысленно глядя на воды лагуны, на отдаленный риф и на небо за рифом.
Над их домом вили себе гнездо две птички — две очаровательные голубые птички паруа, не испытывавшие никакого страха перед человеком и избравшие для своего гнезда то же самое место, которое избирали уже в течение многих лет.
Эти птицы, такие же долговечные, как попугаи, видели, как отец и мать Дика строили себе здесь хижину; они присутствовали при приезде Лестренджа и Кернея с крошкой Диком, видели постепенное развитие Дика, приезд Катафы…
Голубые паруа всегда держались в стороне, так как беспокойный Дик разбивал их доверие, но теперь, когда Дик ушел, а Катафа лежала совершенно неподвижно, одна из них слетела вниз, на лужайку, рядом с девушкой, повертела из стороны в сторону своей хорошенькой головкой, посмотрела на нее сверкающими глазками, подняла стебелек сухой травы и полетела с ним вверх, к гнезду. Вскоре птичка снова спустилась вниз, и когда девушка протянула к ней руку, она доверчиво села на ее большой палец, затем снова спрыгнула на землю.
Девушка положила руку на ее голубую теплую спинку и на мгновение придержала ее. Это было первое живое существо с теплой кровью, до которого Катафа дотронулась. Первое существо, которое она взяла в руки без намерения убить его, первое живое и приветливое существо, пришедшее вызвать в ее сердце теплые человеческие чувства, пробужденные криком Дика: «Хаи, аманои Катафа, помоги мне!»
Катафа выпустила птицу, и та, снова подняв сухую веточку, улетела на дерево, где строилось ее гнездо, но она навсегда оставила в душе девушки какое–то неясное, волнующее воспоминание. Что–то неведомое и новое, и радостное, что–то от мировой души разумных существ, которое, быть может, уже смутно коснулось ее в крике Дика о помощи, теперь дало себя почувствовать гораздо сильнее.
Катафой овладело сильное желание снова взять в руки птичку, но та была уже далеко от нее, в верхних ветках дерева, занятая постройкой гнезда. Девушка приподнялась, села, сложив руки на коленях, и стала внимательно смотреть в морскую даль, ошеломленная, смущенная, прислушиваясь к звуку набегавших на риф волн, к движениям птиц над ее головой, к тихому шелесту ветра в листве.
Все самые нежные голоса острова, казалось, теперь вступили в заговор, чтобы усилить весть, принесенную ей доверчивой голубой птичкой, весть из мира сострадания, любви и жалости…
XXV. Бой морских чудовищ.