Четыре длинные пироги быстро понеслись к северу, подгоняемые ветром, течением и веслами, точно соколы, спущенные за добычей.
Через час после отъезда ветер стих, но весла продолжали работать. Перед самым закатом солнца канаки на мгновение перестали грести и закричали и замахали руками по направлению к Острову Пальм, еще далекому, но ясно выделявшемуся на северном горизонте.
Вскоре крылья летевших по направлению к земле чаек начали окрашиваться в алый оттенок заката, а солнце стало быстро погружаться в ярко сверкающее море. Как только оно исчезло и надвинулись сумерки, поднялся южный ветер, и по команде Ламинаи гребцы опустили весла.
До восхода луны еще оставалось много времени, но звезды озаряли путь и давали достаточно света, чтобы можно было рассмотреть буруны на внешнем побережье рифа и голову Нана на ее шесте.
Пироги отыскали пролив в рифе, где стояло пальмовое дерево, согнувшееся, точно уснувший часовой; Ламинаи отдал приказ, паруса спустили, и гребцы снова взялись за весла.
В это мгновение луна выглянула из моря. Отлив только что начался, и на длинной полосе света, исходившего от луны, пироги походили на темные, уносимые волнами листья. Флотилия проплыла через пролив и, почти бесшумно работая веслами, перерезала лагуну, двигаясь все медленней и медленней.
Раздался новый приказ Ламинаи, и, сбросив каменные якоря без малейшего всплеска, пироги тихо заплясали на своих якорных канатах.
Прибывшие были полны отваги и жажды битвы; их мужество, казалось, не мог сломить никакой самый свирепый враг. Если бы канаки шли в атаку на известные им племена, они вытащили бы пироги на берег и громко выкрикивали бы вызов. Но в данном случае они не знали, кто их враг и где они находятся.
Став на якорь, они в смущении испытывали свои копья, снабженные головками из зубов акулы, прислушивались, всматривались при ярком свете луны в эту волшебную страну, на которую они собирались напасть и единственными защитниками которой были беззащитные юноша и девушка да густые деревья, пугавшие непривычных к ним канаков.
Затем лагуна вдруг усеялась головами: вся армия Таори высадилась из своих лодок. Умея плавать, как выдры, воины направились к берегу, оставив в каждой пироге по одному человеку для охраны якорей, и сформировались на побережье.
Навстречу им никто не появился, кроме их собственных длинных теней, начерченных на берегу луной, теней, которые потрясали дубинами и размахивали копьями, грозя своим невидимым врагам.
Молчаливые леса стояли неподвижно, риф за лагуной шептал все одну и ту же весть; ветерок, шевеливший листвой, вдруг ослабел и замер. Под страшной угрозой Таори все, казалось, здесь притаилось и молчало, пока воины не схватили большую раковину Ламбои и не протрубили в нее сигнал войны.
Ревущее, переливающееся эхо отозвалось с берега, с вершины горы из леса, — больше не раздалось ни звука, но эхо было принято суеверными воинами за ответ духов…
В этот вечер Дика охватил крепкий сон. Обычно он редко видел что–либо во сне, когда же это случалось, сны его всегда имели определенное происхождение: это было какое–нибудь сильное впечатление или огорчение, испытанное в течение дня.
Он или пытался зажечь во сне костер, который не хотел разгораться, или лодка, на которой он плыл, давала течь и погружалась в воду под его тяжестью, или отправлялся за бананами, а деревья, на которых они росли, внезапно исчезали. Все сны Дика бывали в этом роде. До этой ночи Катафа никогда не фигурировала в них. Теперь же, в эту ночь, он увидел себя бежавшим за ней с копьем в руке. Он уже почти догнал девушку, но она бросилась в лагуну, обратилась в рыбу и исчезла мгновенно, как серебряная молния.
Тут Дик сразу проснулся, — его слух поразил какой–то непонятный грозный звук — звук большой военной раковины Ламбои. Дик знал все звуки своего мирка, но в пробудившем его звуке было что–то новое, неведомое и враждебное, и он несся с восточного берега, того берега, который вел в неведомый океан.
Звук, наконец, прекратился. Эхо тоже замерло, и ночь снова вернулась к своему глубокому молчанию. Дик, все еще неподвижный, слышал, как риф заговорил первыми волнами отлива, как упал на крышу листик, услышал таинственный шорох краба–разбойника с правой стороны, у стены дома. Затем, встав, он вышел на лунный свет, двигаясь так же бесшумно, как его собственная тень.
У стены дома стояло копье для рыбной ловли. Юноша взял его и стал красться вдоль опушки леса, прислушиваясь, останавливаясь время от времени. Нигде — ничего! Он перевел взгляд на лагуну. Тихое зеркало вод лежало, гладкое и спокойное, отражая в себе мерцающие звезды.
Весь остров как бы говорил: «Здесь нет ничего, кроме того, что ты всегда знал; этот голос был, вероятно, голосом какого–нибудь морского животного, которое приплыло сюда, как та большая рыба, и снова исчезло».
Однако Дик продолжал тревожно прислушиваться.
Но что это? Ветка пошевельнулась… Обернувшись, он увидел меж деревьев Катафу. Она стояла с озаренным луной лицом, протянув к нему руки. Она сделала ему знак следовать за собой и, не говоря ни слова, побежала вперед; Дик машинально последовал за ней.