Затем, голосом более отдаленным и точно сообщая секрет, девушка говорила, что на Таори нет никаких деревьев, кроме пальм.
Во всех этих разговорах не было ни слова о самой Катафе или о заклятии, наложенном на нее колдуньей Джуан (Катафа и сама едва знала значение этого заклятия), или почему в течение многих лет она прожила на свете среди людей, точно тень среди теней, или каким образом она была пробуждена от него Диком. Однако в глубине ее сердца загорелся огонек, озаривший что–то смутное и чудовищное, называвшееся колдуньей Джуан.
Катафа никогда не указывала Дику, где лежал ее остров, только намекая, что где–то есть место, откуда она прибыла, и где не было ничего, кроме моря, рифа и лагуны. Этот рассказ запечатлелся в памяти юноши и соединился со смутными воспоминаниями о рассказах Кернея, говорившего, что где–то на юге лежит остров, откуда прибыла девушка.
Как–то раз Керней даже показал ему пятно на южном горизонте, сказав, что там лежит другой остров, и что девушка, по всей вероятности, приплыла оттуда, но этот разговор почти изгладился из памяти Дика.
Однажды утром, приблизительно с месяц после высадки туземцев Таори, Дик, закончив парус для шлюпки, стоял у своего маленького суденышка. Катафа сидела в шлюпке, готовая отчалить, но вместо того чтобы присоединиться к ней, он сделал ей знак выйти на берег и, сказав: «Пойдем!» — направился к деревьям. Она последовала за ним через лес, на вершину горы. Там он стал на самый южный конец большой скалы и указал к югу через озаренное утренними лучами море. Она посмотрела, но ничего не увидела.
— Я ничего не вижу, Дик, кроме воды и ветра на воде и морских птиц на ветру… Ах! Вот там?.. — Глаза ее уловили пятно.
— Таори! — заявил Дик.
Девушка стояла с развевавшимися по ветру волосами, не отрывая глаз от светлого пятна, которое стало расти и расширяться в ее воображении, пока песня рифа не зазвучала у нее в ушах и она не ощутила свободы бесконечного простора моря и неба. Все, о чем она тосковала, лежало там, а все, что она любила, стояло возле нее.
— Как я хочу снова видеть Таори! — вырвалось у девушки.
Она не могла знать, что в сердце Дика шевелилась жажда приключений, движения, перемены, стремления к новизне. Он и сам едва сознавал это. Мысль, пришедшая ему в голову, пока еще едва оформилась или, оформившись, еще не развернула крыльев.
Они покинули вершину горы и спустились через лес почти молча. Можно было бы подумать, что они поссорились, если бы его рука не лежала на ее плече.
XXXI. Рабовладельческая шхуна.
Если бы Дик и Катафа, стоя на горе, обратили взгляд к северу, они могли бы увидеть далеко на горизонте едва заметный только с этой высоты парус, белый, как крыло чайки, — парус первого торговца сандаловым деревом, зашедшего в эти воды.
Была чудесная тропическая ночь, вся проникнутая величием и красотой лунного света и полная тишины и покоя. Ветерок, дувший с моря, утих. Все было безмолвно и неподвижно. Едва уловимо доносились с лагуны вздохи прибоя, да изредка слышно было, как сухой лист падал на крышу да сухопутный краб–разбойник проползал по отвесному дереву или стене.
Дик уже давно спал крепким сном здорового, уставшего за день человека. Катафа — лежала неподвижно, в своей любимой позе на спине, заложив руки за голову. Она мечтала о своем возвращении на родной остров.
Но что это? Она подняла голову и, опершись на руку, стала прислушиваться.
К голосу прибоя вдруг примешался непонятный, слабый и невнятный шум, как будто отдаленные звуки многих голосов. Откуда же он доносился? Порой казалось, что с моря, порой — что из леса.
Катафа не могла понять, что это, и решила разбудить Дика.
— Дик, Дик, слышишь?
В этот момент раздался новый звук, уже определенно доносившийся с моря, с западного, внешнего берега. Это был какой–то низкий длительный грохот, так же внезапно кончившийся, как и начался. Это был грохот якорной цепи причалившего судна.
Сон в одно мгновение, как легкое летнее облачко, слетел со спящего юноши. Через минуту Дик был уже на ногах.
— Что это? — спросила испуганная Катафа.
— Не знаю…
— А перед этим слышны были голоса, но я не могла тебя добудиться.
Катафа стояла рядом с Диком, вытянув вперед голову, прислушиваясь.
Но непонятные звуки больше не повторялись, тишина снова воцарилась вокруг, опять не слышалось ни звука, ни вблизи, ни вдали, в лагуне.
Дик простоял минуту без движения, прислушиваясь, затем медленно подошел, весь освещенный лунным светом, к дому и взял стоявшее у его стены копье для ловли рыбы, которое всегда сопутствовало ему во время путешествий по острову. Он молча, как бы боясь, что их кто–нибудь услышит, кивнул Катафе.
Они прошли через полянку, окружавшую их хижину, всю освещенную ярким лунным сиянием, превратившим ночь в светлый день, и погрузились во мрак густой чащи деревьев.