Он говорил спокойно, не орал, как капитан Сигемитцу, не подскакивал на месте и не бегал нервно из угла в угол своей каюты. Но в его спокойствии чувствовалось не благородство гуманного человека, а непреклонная воля победителя.
— У предводителя добрые намерения, — сказал я. — Но не надо забывать, что племя первобытно и у него понятия о воспитании и благодарности различны от наших.
— Да, это, конечно, так, — согласился контр-адмирал. — Мистер Смит мне рассказывал о племени. Настоящие дикари, не так ли?
— Не совсем, — осторожно возразил я. — Дикари жили в пещерах и одевались в шкуры, а жители Тамбукту строят себе хижины, изготовляют глиняную посуду, плетут сети и рогожи, имеют домашних животных, обрабатывают землю деревянными кольями, потому что еще не открыли бронзы и железа...
— Значит, они очень отстали от гомеровских греков? — спросил контр-адмирал.
— Да, они более отсталые. Греки во времена Гомера умели писать и читать, имели государство и великих поэтов, обрабатывали железо, а племя занго не знает ни одного из приобретений человеческого прогресса.
— Понимаю, — кивнул головой контр-адмирал. — И только поэтому прощаю их предводителю. Вы передали ему все, что я вам сказал?
— Абсолютно все, сэр.
— И что он сказал?
— Он сказал: «Если предводитель пакеги — хороший человек, пусть освободить мою дочь и оставит остров». Передаю вам точно его слова, сэр.
— Оставить остров, за который я пролил американскую кровь? Этого никогда не будет! Тамбукту важный стратегический пункт. Если я уйду отсюда, японцы на другой же день снова оккупируют остров. Этого предводитель не может понять...
— Да, этого он не может понять, — подтвердил я. — Но с течением времени, когда убедится в ваших добрых намерениях, он, наверно, переменит свое мнение.
— Вы думаете?
— Надеюсь... Особенно, если освободите его дочь...
— Завтра утром он получить свою дочь, — сказал контр-адмирал и, погасив сигарету, встал. — Мой адъютант сделает все, что нужно.
И действительно, на другое утро, чуть свет, молодой флаг-офицер вызвал меня и велел приготовиться в дорогу. На востоке багрово загоралось небо. Океан был спокоен и безбрежен. Солнце еще не показалось, но его лучи заливали горные вершины, и они горели вдали, как охваченные огнем. Остров тонул в тишине и покое. Никаких признаков страшной драмы, разыгравшейся здесь прошлой ночью.
Адъютант вывел Зингу на палубу. Увидев меня, она бросилась ко мне и заплакала.
— О, Андо! Ты жив, Андо! Зинга ужасно боялась за тебя...
Бедная Зинга! За эти несколько дней она пережила много тревог и опасностей, а беспокоилась обо мне!
— Тебе нечего бояться, — успокоил я ее. — Сейчас мы отправляемся к тана Боамбо.
— Правда? — и глаза у нее загорелись.
— Да, сейчас поедем на остров. Вон пакеги спускают пирогу, которая нас отвезет к Скале Ветров. Там ждет нас тана Боамбо.
— Ах, как я рада, Андо!
— Где ты спала?
— Я не спала, Андо!.. Не могла заснуть всю ночь.
— Почему?
— Потому что мне было страшно. Пакеги заперли меня в маленькой хижине. Ах, какие вещи там есть, Андо! Очень мягкое ложе и большое зеркало, мягкая сура и много других вещей... Я легла на землю, но что-то гудело подо мной и стучало, всю ночь не закрыла глаз.
Оказалось, что контр-адмирал исполнил обещание. Он дал Зинге отдельную каюту, постланную ковром и с мягкой постелью. Зинга не посмела прикоснуться к кровати и легла на полу, на ковре, но и тут ее тревожил стук машин.
— Когда вернешься к своим, отоспишься, — утешал я ее.
— О, да, Зинга отоспится!.. Постелет суру на мягкой траве на поляне и будет спать, спать... Мать сварит бататы или таро, Зинга хорошо наестся и опять заснет и будет спать...
— Пожалуйте в лодку! — вежливо позвал нас адъютант.
— Мы не подождем контр-адмирала? — спросил я.
— О, нет! Он не поедет. — Почему?
— Мне не полагается его спрашивать, — усмехнулся адъютант, и в его голосе прозвучала ирония.
— Но вчера он мне сказал, что хочет лично говорить с предводителем.
— Да, если бы предводитель приехал на судно. Что же, по-вашему, гора должна прийти к мыши?
— Признаюсь, у вас есть чувство юмора.
— Я из Нового Орлеана, сэр. Вы, наверно, слышали о таком городе?
Я не только слышал, но и читал об этом южноамериканском городе, расположенном у Мексиканского залива, на реке Миссисипи. Еще со времени его основания в 1717 году, он славился как «веселый город» — город торговцев, фабрикантов, шулеров, апашей и всякого рода рецидивистов, собравшихся в нем не только со всех концов Луизианы, но и со всех континентов. Это пестрое сборище людей отразилось на характере города, а также и на характере самих жителей. Например, потомки англичан и янки — люди дела и доллара, а потомки французов, называемые креолами, — беззаботные и веселые люди. Видимо, адъютант был именно потомком креолов, переселившихся из Франции два века назад в Америку, привлеченных «золотой лихорадкой».
Когда мы приблизились к Скале Ветров, от берега отделилась небольшая пирога с тремя туземцами и пошла нам навстречу. Я издали узнал тана Боамбо — он стоял в пироге, а двое других сидя гребли веслами.
— Это и есть предводитель, — спросил меня молодой адъютант. — Довольно внушительная фигура. Он не опасен? Не захочет ли он насадить меня на свое копье?
— Нет, он хороший и миролюбивый человек, — ответил я. — К тому же мы договорились не брать с собой оружия на эту встречу.
Адъютант бросил взгляд на три ружья, лежавших на дне моторной лодки, и усмехнулся. Я ничего ему не сказал.
Лодки встретились и остановились друг против друга. Адъютант отдал честь предводителю. Боамбо слегка кивнул головой.
— Скажите ему, что он производит хорошее впечатление, — обратился ко мне адъютант.
Когда я перевел его слова, предводитель опять кивнул головой.
— Скажите ему, что мы победили его врагов и освободили остров от самураев. Туземцы могут без страха вернуться по домам.
— Нана — очень хорошо, — сказал Боамбо, когда я перевел ему слова адъютанта.
— Скажите ему, что мы освободили из плена его дочь, и сейчас она перейдет в его пирогу.
— Нана, — снова кивнул головой Боамбо.
— Доволен предводитель? — спросил адъютант.
Боамбо сказал:
— Боамбо будет доволен, когда пакеги уйдут в свою землю.
— Что он говорит? — спросил адъютант, видя, что я мешкаю с переводом.
— Говорит, что доволен...
Об уходе пакеги я промолчал, потому что Зинга все еще находилась в моторной лодке американцев.
— Его дочь может перейти в пирогу, — сказал молодой адъютант, и его голос прозвучал как-то торжественно. По всему было видно, что радость Зинги и Боамбо ему была не безразлична.
Я велел Зинге перейти в пирогу отца. Не успел я подать ей руку, чтобы помочь перешагнуть из одной лодки в другую, что было не безопасно, как Зинга, став на борт моторной лодки, ловким прыжком оказалась в утлой пироге отца. Пирога сильно покачнулась и едва не перевернулась.
Я вздохнул с облегчением. Наконец-то! Пришел конец горьким унижениям и страданиям Зинги. Она была на свободе. Контр-адмирал сдержал слово и вернул ее отцу. Через несколько часов она увидит в стане свою мать. Как обрадуется старая Дугао. Вон и Боамбо радуется — это видно по глазам, в которых светится теплая влага отцовской любви. Но лицо его сурово, как и раньше.
— Спросите его, согласен ли он стать нашим союзником?
Боамбо резко отказался. Он снова заявил, что желает только одного: чтобы пакеги как можно скорее ушли с острова.
— Моя миссия закончена, — сказал адъютант. — Если вам нечего сказать предводителю, мы можем возвращаться.
Что мне ему говорить? Мы сказали друг другу все что было нужно еще вчера. Тогда Зинга была пленницей белого предводителя — Боамбо это прекрасно знал и хотя рисковал никогда больше не увидеть дочери, все же не поколебался заявить, что американцы должны покинуть остров. Сейчас, когда Зинга сидела в его пироге, у него не было причин менять свое решение. Это было совершенно ясно.