Володарский стерпел, что его перебили.
— Мы не знаем, Юрий Евгеньевич. Гадать — неблагодарное занятие. Информация могла идти крупным файловым массивом, это мог быть даже не файл, мы не знаем, что именно. Допускаю, что компьютеры в доме и в кармане Фридмана дистанционно взломали, и их использование исключалось. Равно все ему принадлежащие «облака» и прочие хранилища. Возможно, агент решил выждать, не ожидая, что от него так скоро избавятся… Пусть действует осторожно ваш протеже, Михаил Евдокимович. Если информацию не прибрали плохие парни, то они ее ищут, и тогда опасность угрожает всем домашним. И третье: проработать версию с базой террористов в Шотландии. Корнилов должен выяснить хоть что-то. Если без сведений Фридмана мы еще можем прожить, то этот объект нужно обязательно локализовать и уничтожить — неважно, чьими руками. Мы не можем ждать, пока они спланируют теракт в России — наподобие того, что они проделали под Ла-Маншем. Можете идти, Михаил Евдокимович, готовьте Корнилова. Если могу помочь — обращайтесь. К остальным просьба задержаться…
Глава вторая
Пятница, 12 мая
Шенгенская виза и фальшивое удостоверение сотрудника Секретной службы приятно грели карман. Дневная температура в Лондоне в первой декаде мая достигала +17 градусов по Цельсию. Стояло безветрие, дождик прекратился, периодически выглядывало солнце. И все же для комфортного состояния организма пары-тройки градусов не хватало. Командир группы «Манул» майор Андрей Корнилов сидел за рулем арендованного серого «Плимута» — Grand Voyager 2001 года, наслаждался свежим кладбищенским воздухом. Машина стояла на краю аллеи. Майор курил, выбрасывая пепел в открытое окно, размышлял о сиюминутности всего живого. Пальцы постукивали по рулю. Он был еще молод (35 лет), подтянут, спортивно сложен, носил строгий темно-серый костюм, идеально сочетающийся со светлыми волосами и интеллигентным лицом. За спиной шумела Эбби Корнел Роуд, прорезающая северо-западные районы города. Гудел Лондон — глобальный город высшего ранга, ведущий мировой финансовый центр. А здесь, на кладбище Брайчестер, в окружении древних дубов, буков и кленов, было неестественно спокойно. Потускневшие памятники с каменными крестами, ухоженные газоны, вмятины в асфальте, позеленевшие деревья, старые замшелые склепы, льнувшие к небольшим холмам, — все взывало к раздумьям и навевало минор. Майор на минуту закрыл глаза. Как в песне: «Я очумел от перелетов». Работу в Моленбеке по приказу начальства пришлось сворачивать, приводить себя в нормальный вид. Драка в заведении на окраине коммуны группу, конечно, не украсила, хотя отдельные физиономии — вполне. Не поняли друг друга с горячими парнями в коротких кожаных куртках. Он бросил своим, чтобы не бились всерьез, отходили на парковку. Дай волю этим драчунам — они и заведение без оружия разнесут, и половину Моленбека! Тяжесть кулака, убедительно данная в ощущениях, еще чувствовалась. Успел отклониться, а то бы получил в «десятку», но на щеке осталась небольшая «потертость». Разозлился, ответил несимметрично. В какую больницу увезли пострадавшего, он уже не знал — бежал из квартала, сгорая от стыда. А потом в гостинице дал волю чувствам, перейдя на язык Алексея Некрасова и Сергея Шнурова — когда отмылся и запудрил «потертость». В целом, ничего страшного. Если не знаешь, то и не увидишь. Повторить попытку не успели — звонок начальства, другое задание, имидж, место действия. Паспорт на гражданина Аргентины Йоганна Шульца мог оказаться засвечен, пришлось использовать другие документы. В самолет, летящий из Брюсселя в Дублин, он сел как Йоганн Шульц, пришлось рискнуть. А уже в Хитроу на трап самолета ступил жутко занятой клерк из Сити по имени Мартин Гринфорд. Багажа, помимо ручной клади, не было, сразу побежал ловить такси, пройдя все положенные «авиационные» процедуры. Летели кто как, паровозиком, друг с другом не контактировали. Смолич — через Берлин, Веприн и Полянский — из Антверпена…
Месяц назад, всякий раз, когда он закрывал глаза, являлся образ «полевого агента» ЦРУ Норы Дэвис. Почему она постоянно являлась, чем он так понравился этому образу? Нора печально шутила, пристально глядя ему в глаза, — словно ждала какой-то сакраментальной фразы. Потом этот образ стал возникать через день, через два. Потом являлся лишь по «желанию», потом и вовсе стал сходить на нет. Забывалось лицо, забывались повадки, неизменный критический настрой по отношению ко всему русскому и искреннее недоумение, почему она спит с этим парнем и какая дьявольщина тянет ее к нему?