- Не хочу, - крякнул Конрад.
- ...слушайся компетентных людей.
- Да это так, мысли вслух, - нехотя покаялся Конрад. - Слопаю, что дадут.
И слопал. Даже Стефана обогнал. Потому что когда ел, был глух и нем. А Стефану даже волчий аппетит не мешал заниматься любимым делом: воспитывать невеж и просвещать невежд с высоты шестнадцатилетнего жизненного опыта.
Но Стефану не удалось другое - пококетничать с хозяйкой. Когда чудо-обед (рассольник, салат из капусты и проч.) был готов, Анна пошла наверх отнести профессору его порцию.
Пока возлюбленная дочь облачала хворого немощного отца в чистую салфетку, тот поспешил объявить, что по его стариковскому разумению, есть веские резоны удовлетворить нижайшую просьбу бесприютного скитальца Конрада Мартинсена о предоставлении тому морально-политического убежища на территории фамильной клировской виллы. Ибо, во-первых, сей несчастный абсолютно безобиден и предсказуем, а во-вторых столь широкий жест с их, Клиров, стороны был бы в высшей степени нравственен и богоугоден, в-третьих - и тут выгода обоюдная - наконец-то постылое отшельничество отца и дочери озарится светом чужой бессмертной души.
Сильно омрачило преданную дочь Анну это признание. Чужая душа, думалось ей, - потёмки, да и остальные аргументы показались ей малоубедительны. Нет, не похож на агнца Божьего этот внутренний эмигрант: какой-то он весь продырявленный, а на лице его лежит печать затаённого безумия. Общение с ним для отца скорее пагубно - уже прорисовывается душераздирающая тематика предстоящих бесед. Ну и наконец, нет средств содержать пансион с бесплатными обедами для отчаявшихся неудачников; слишком обременителен лишний рот, усатый и трудоспособный.
Вот-вот, с жаром подхватил профессор, то-то и оно! Мускульная сила бывшего солдата окажется хорошим подспорьем для одинокой фермерши, что день-деньской хлопочет и за садовода, и за огородника, и за снабженца, и за уборщицу, и за судомойку, и за плотника, и за повара. И за домашнего лекаря. Вертелось ещё на языке у профессора: "в тридцать один год и о паре подумать невредно", но он знал, как вспыхнут, как зардеются щёки дочери, и смолчал. Одинокая волчица среди волков, сторожевая собака при папе, покорная овца перед Богом - она ни в ком не нуждается...
Именно от этой мысли профессор, проживший жизнь свою на людях и для людей, распалился, раскипятился. Анна приложила к его сейсмоопасным вискам мокрое полотенце. И так жара невыносимая. Профессор, красный и потный, настаивал на положительном решении вопроса с таким благородным негодованием, что казалось - вот-вот лопнет старый филантроп, испустит дух и рассыпется в прах. А когда любимые отцы рассыпаются в прах, любящие дочери почему-то не любят.
- Пап, милый, ты совсем забыл про рассольник, - в рот профессора ткнулся носик поильника.
Тем временем Стефан просвещал Конрада:
- Некстати заявиться изволили. У нас траур.
- Траур... В честь чего?
- Всего четыре дня, как хозяйская дочь погибла.
- Но...
- А что, у хозяина не могло быть две дочери?
("Мда. Могло. Хоть три. Другое дело, что такие головастики обычно вообще бездетны").
- Да... Да... Я не знал, прости... В таком случае - действительно некстати...
("А в любом другом случае - кстати, что ли?")
- Я тогда... пойду, наверное... Поеду, то есть...
- Нет, погоди, братишка. Отдельный люксовый апартман с видом на голубую ель. Уже постелено - не на скатке же спать, бельишко свежее, белоснежное, прям из-под целочки... Кормёжка трёхразовая, диетическая, для язв и циррозов пользительная.
- Да нет, неудобно как-то. Явился как снег на голову, незваный гость, хуже этого самого...
- Ну уж, ну уж, а глазки-то блестят, а губки-то раскатаны, а слюнки-то текут... Назвался груздем - полезай в это самое... Али слабó? Ссыкло ты, солдатик, ай-яй-яй, не по уставчику... Трибунал по тебе плачет, аж зубками скрежещет... Ну и бес с тобой. Короче: одну ночку переспать придётся - обратного пути нетуть. Приказ, понял? Переспишь - и канай на все четыре, нужен ты тут как это самое прошлогоднее, понял?
- Пробную ночь? В порядке испытания? - просипел Конрад, стараясь хоть как-то подладиться под несносный тон молокососа. - В комнате с рептилиями и...
- А классная идейка, блин. Так тёте Анне и передам. Чё напрягся-то, а? Уж не обделался ли часом? Нет уж, за гадами на болото бежать придётся, в лом, далёко. А вот с призраками - устроим. Эти сами явятся. Девочки кровавые в глазах и это самое...
- Что ж ты кощунствуешь? У людей вон горе, а ты...
- А я чё? Я ничё. В меру своей испорченности воспринимаешь. Может ты каких других призраков видеть жаждешь? Сейчас созвонюсь с Иствикскими ведьмами, они тебе... Да не ссы, тебе просто под дюжину перинок горошинку подсунут - мало не покажется!
Погибла. Неудивительно. Нынче своей-то смертью мало кто умирает, а ля гер ком а ля гер.
Но вот что странно: нигде он не видел ни траурного портрета, ни цветов. Конечно, ему показали далеко не весь дом. Но вообще-то, в такой день близкие родственники отходят от поминок. А тут...
Уютно поскрипывали половицы, тянулась анфилада комнат. Конрад семенил за Анной, задыхаясь от стыда и счастья, бормоча одно спасибо за другим спасибом, а та, не поворачивая головы, шла впереди, потрясая воображение безупречной прямотой спины и королевской чеканкой шага.
- Прошу вот сюда, - сказала Анна, отворяя дверь.
Чёрный кожаный диван прадедовских времён, над ним - политическая карта мира; вышитые гладью подушки; кривоногие набивные пуфики; книжная полка с многотомной энциклопедией начала века - на корешках загадочное: "Византия по Гадамес", "Пуль по Саль", "Чахотка лёгких по V". Лакированная фигурная тумбочка; письменный стол, накрытый зелёной бумагой; пустая чернильница; перьевая ручка на подставке; древнее пресс-папье; деревянная резная статуэтка - крючконосый царь птиц расправил необъятные крылья и собрался взмыть аж в стратосферу; на окне - две пары занавесок - марля и хлопок; старинный термометр, градуированный по Цельсию и Реомюру.
- Располагайтесь. Я ещё не успела здесь убраться, но чтобы вам не дышать пылью, я дам швабру.
- Да подышу...
- Я вам дам швабру.
И, непреклонная, тут же сообразила швабру и ведро. Оставшись один, Конрад, вместо того чтоб идти за водой, отодвинул их в угол, шмякнул об пол рюкзак, а сам шваркнулся на диван.
И час на нём пролежал.
Наконец, он принялся расшвыривать по невымытому полу своё барахло. Вот что содержал рюкзак Конрада (в порядке появления):
1. пара носков;
2. трусы семейные, в цветочек;
3. шесть пачек сигарет и пачка табака в полиэтиленовом пакете;
4. тёплый свитер грубой вязки;
5. драная трикотажная майка;
6. полусъеденный, полузацветший каравай чёрного хлеба;
7. штаны от тренировочного костюма (с большой дырой в паху);
8. двенадцать магнитофонных кассет в коробке из-под вермишели;
9. справочник "50 лет отечественному регби";
10. зелёная рубашка с белыми разводами под мышками;
11. топорик с полусгнившим топорищем в замурзанном чехле;
12. том Шопенгауэра на не нашем языке, по краям сплющенный;
13. крошечная пластмассовая банка (на донце осталось чуть-чуть соли);
14. клеёнка;
15. номер толстого журнала десятилетней давности;
16. растрёпанный карманный словарь чужеземного языка (без обложки);