— Будь я проклят, — сказал я Томасу, моему компаньону, — эдак мы не довезем наш груз в целости; пальмовое масло того и гляди протухнет.
— Эх, — отозвался Сноуд, — из меня самого будто по капле вытекает испорченное масло, — и он покачал своей непокрытой головой, а в глазах у него застыли огромные слезы, поскольку был он человеком до крайности бережливым, хотя и неженатым.
Громадный кот, что изведал человеческой плоти, до жути перепугался, шерсть у него на хребте стояла дыбом, а глаза сверкали, как начищенная медь. И в ночь того дня, когда Томас Сноуд и я молились, алкая света и спокойного моря, ибо мы не спали и не ели все эти шесть суток, волна превыше других нависла над нами и рассыпалась на тысячи брызг, и брызги те жалили наши лица, как дождь из битого стекла, и наш корабль «Славная Удача» закачался, точно пьяница, заливший зенки элем, а нос судна поднялся в воздух высоко над нашими головами.
— Господи, спаси нас! — произнес я.
— Аминь! — сказал Сноуд, и хотя мы с ним кричали, голоса наши звучали не громче шепота. Мы слышали, как матросы взывали к Деве Марии и Иисусу, распятому и воскресшему; иные преклонили колени, другие же, воздевая руки, трепетали в смертном ужасе. Нас окружали дикие глаза и изможденные, жуткие лица, подобные мордам диких зверей, обезумевших от голода и злобной ярости. Я видел все это, словно во сне, и оставался безучастен, ибо люди вокруг меня были не те, кого я знал раньше, и ничто не казалось мне явью, и наконец корабль ушел из-под наших ног и мы, Сноуд и я, очутились в воде, в долине меж волнами, высокими, словно горы, то возносящими гребни свои, то падающими в пучину, подобно пушинкам на осеннем ветру. Мы видели головы других, качавшиеся вверх и вниз на воде, будто черные пробки, а над нами сверкали и прорезали небеса молнии и гром отдавался в наших ушах похоронным звоном. То было чудное, однако чудовищное зрелище, и думается мне, в самом аду нет ничего страшнее этих черных вод и черных лиц, что выныривали из мрака при блеске молний, свиставших вокруг, как шпаги из хладного золота. Люк, что вел в трюм нашего корабля, закрывала деревянная крышка, имевшая два ярда в длину и столько же в ширину и снабженная веревочными петлями; и вот теперь я заметил, что волна несет ту крышку прямо на меня. Я протянул руку и побыстрее схватился за веревку, покуда новая волна не успела смыть меня с этого плота; Сноуд же плыл рядом со мной.
— Дай мне руку, Сноуд, — закричал я, но он не услышал мой голос в буйстве ветра и волн, рычавших, как тысячи львов. Я протянул руку и поймал его у шеи за колет[8] — тот был сшит из доброй прочной кожи — а он поглядел на меня (лицо его напомнило мне картину, что я как-то видел, с головой Иоанна Крестителя на блюде) и выплюнул воду из рта.
— Да хранит тебя Бог, Фордред!
Я видел, как слова слетали с его губ, но ничего не слышал.
— Аминь! — сказал я, и мы вместе уцепились за плот, спасая наши жизни, и потекли тяжкие минуты; когда же наконец наступил серый рассвет, неподалеку оказалась земля, и волны с большой быстротой несли нас к ней. Ближе к побережью мы покинули плот и, собрав немногие оставшиеся силы, поплыли вперед; и затем огромная волна подхватила нас и швырнула на берег. Мы встали на ноги — как же радостно было вновь ступать по твердой земле! — и отошли подальше от воды.
Здесь мы сбросили свои промокшие одежды и нагими преклонили колени, дабы вознести благодарственную молитву, однако были так усталы и измучены, что тотчас повалились рядом друг с другом на землю; ноги отказывались нам служить, и мы заснули в серых рассветных лучах, голые и изможденные. Далекие земли теплее наших, и потому мы не боялись подхватить болезнь, лежа нагишом под открытым небом.
Так мы спали, утомленные пережитыми испытаниями, и лежали недвижно, покуда полуденное солнце не стало обжигать наши веки. Когда мы проснулись, небо было темно-голубым, ветер перестал бушевать и море сделалось спокойным и безмятежным, и чудилось, будто нам обоим приснился ночной кошмар, от коего мы теперь пробудились. Животы наши сводило от голода, ибо мы постились уже много часов и не могли припомнить, когда в последний раз ели. Мы со Сноудом поднялись и направились прочь от моря, в ту сторону, где высились деревья со странными плодами, что произрастают в дальних странах; мы взобрались на ветви одного из них и принялись за большую тыкву, каковую нашли у подножия дерева. Я поглядел на Сноуда и понял, что он расхаживал голым.
— Друг мой Сноуд, где же твои одеяния? — спросил я. — Выглядишь ты в точности как Адам в райском саду.
— Друг мой Фордред, — воскликнул Сноуд, — ты бы на себя посмотрел!