— Это мое личное дело, — прервал его Морис.
— Надеюсь, что американский колледж не превратил тебя ни в монаха, ни в девушку, — отозвался отец шутливым тоном, который прозвучал как брюзжание.
Молодой человек не стал вдаваться в объяснения. Благодаря своему дяде девственником он не был: во время прошлогодних каникул Санчо добился-таки его инициации посредством довольно хитроумного средства, продиктованного необходимостью. Он подозревал, что племянник страдает от желаний и фантазий, свойственных его возрасту, но, будучи романтиком, питает отвращение к любви, сведенной к коммерческой сделке. И, как заботливый дядя, он решил, что должен во что бы то ни стало помочь мальчику. Они жили тогда в процветающем городе-порте Саванна, в Джорджии. И дядя, и племянник давно хотели побывать здесь: Санчо — из-за тех бесчисленных развлечений, который мог предложить город, а Морис — потому что профессор Харрисон Кобб упоминал это место как пример продажной морали.
Джорджия, основанная в 1733 году, была тринадцатой и последней британской колонией в Северной Америке, а Саванна была ее первым городом. Только что прибывшие колонисты поддерживали дружественные отношения с индейскими племенами, избежав таким образом насилия, которое терзало другие колонии. С момента основания колонии в Джорджии действовал запрет не только на рабство, но и на алкоголь и адвокатов, но вскоре все осознали, что климат и сама почва просто идеально подходит для выращивания риса и хлопка, и рабство было узаконено. После получения независимости Джорджия стала одним из штатов, а Саванна расцвела как порт, через который ввозились африканцы — рабочая сила для плантаций региона. «Это со всей убедительностью доказывает, Морис, что достоинство очень быстро уступает алчности. Если речь идет об обогащении, большинство людей готовы заложить душу: ты и представить себе не можешь, как живут плантаторы Джорджии, наживаясь на рабском труде», — разглагольствовал Харрисон Кобб. Юноше не нужно было это себе представлять, он знал это по себе — и по опыту Сан-Доминго и Нового Орлеана, но он принял предложение дяди Санчо провести каникулы в Саванне, чтобы не разочаровывать учителя. «Недостаточно любви к справедливости, чтобы искоренить рабство, Морис, нужно знать реальную жизнь и очень хорошо изучить законы и все шестеренки и приводные ремни политики», — утверждал Кобб, который готовил юношу к тому, чтобы он преуспел там, где сам профессор потерпел поражение. Этот человек знал свои собственные пределы: у него не было ни нужного темперамента, ни здоровья, чтобы вести бои в конгрессе, о чем он мечтал в юности. Но он был хорошим учителем: умел распознать в своем ученике талант и сформировать его характер.
Пока Санчо Гарсиа дель Солар от души наслаждался изысканностью и гостеприимством Саванны, Морис страдал от чувства вины за то, что отлично проводит время. Что скажет он своему учителю, когда вернется в колледж? Что он жил в очаровательном отеле, где его обслуживала целая армия старательных слуг, и ему не хватало дня, чтобы развлекаться как последнему оболтусу?
Они провели в Саванне всего день, а Санчо уже завел дружбу с одной шотландкой — вдовой, жившей всего в двух кварталах от отеля. Дама взялась показать им город с его дворцами, монументами, церквами и парками — все то, что было так заботливо восстановлено после опустошительного пожара. Как и было обещано, симпатичную вдову сопровождала дочь, грациозная Жизель, и все четверо отправились на прогулку, завязав таким образом дружбу, столь необходимую и для дяди, и для племянника. Вместе они проводили долгие часы.
Пока мать и Санчо вели бесконечные карточные партии и время от времени исчезали из отеля без всяких объяснений, Жизель взяла на себя труд показать Морису окрестности. Они вдвоем совершали прогулки верхом по местам, недоступным бдительному оку шотландской вдовы, что несказанно удивляло Мориса, который никогда не видел, чтобы девушка пользовалась такой свободой. Несколько раз Жизель приводила его на пустынный пляж, где они вместе съедали легкий полдник, запивая его бутылкой вина. Она говорила мало, а то, что произносила, оказывалось столь категорической банальностью, что Морис не чувствовал себя стесненным и из него пышным потоком лились слова, которые обычно застревали где-то в груди. Наконец-то у него была собеседница, которая не зевала, когда он развивал свои философские темы, а слушала его с нескрываемым восхищением. Иногда, словно ненароком, его касались женские пальчики, и расстояние от этих касаний до самых смелых ласк оказалось равным трем солнечным закатам. Эти любовные игры на свежем воздухе, притом что участников действа нещадно кусали насекомые, они путались в одежде и дрожали от страха, что их кто-нибудь застанет, возносили Мориса на вершины блаженства, а ее, скорее, низводили в долину скуки.