У страусовых яиц скорлупа очень толстая. Маленький, слабый страусенок ни за что бы не смог пробить её и выбраться на свет. И вот оказывается, что все время, пока он рос, у него из клювика выделялась такая едкая жидкость. Эта жидкость постепенно так разъедала скорлупу, что к моменту рождения страусенку нужно было только мотнуть головой, чтобы клювик легко высунулся наружу.
Один раз страусы разглядывали, разглядывали так яйца и вдруг заметили один высунувшийся клювик. Они заволновались, наклонили над яйцом свои головы и стали как будто совещаться.
А в яйце шла возня. Страусенок тужился, пыжился и стучал в скорлупу затылком.
Когда так же закопошились страусята в инкубаторе, Лена испугалась, что они раздавят о жесткую скорлупу свои слабенькие затылки.
— Нет, они ведь хитрые! Подожди, вот родятся, так я тебе покажу, какая у них штучка приспособлена, — пообещал ей Сорочко.
Страусенок покричал, повертелся и вдруг — крак! Яйцо разломилось, и страусенок спиной вывалился наружу. Он был горячий, голый и мокрый. Он совершенно не мог ходить, а только перекатывался на своем огромном, как надутый резиновый мешок, пузе. В этом мешке был большой запас питательного желтка, так что первые шесть дней своей жизни страусенок ничего не ел.
Маленькие скрюченные ножки страусенка беспомощно болтались по бокам мешка. Но чуднее всего была его голова. Сорочко недаром успокаивал Лену. На затылке у страусенка была надета большая мягкая подушка. Это такая специальная мозоль для того, чтобы крепкая скорлупа не раздавила ему мягкой головенки.
Вывалившись из яйца, страусенок запищал во все горло. По правде сказать, он был очень, очень некрасивый.
Но Самум вовсе не думал этого. Он с восторгом оглядел своего первенца и сейчас же осторожно подгреб его головой к себе. Мягкие шелковые перья у него на груди разделились. Он прижал к телу и прикрыл теплым пуховым одеяльцем свое ненаглядное дитятко.
Так в степи над рождающимися малышами целый день склонялись взволнованные страусовы носы.
В инкубационной тоже целый день было волненье. Два озабоченных лица — Сорочки и долговязого техника — наклонялись над мокрыми детенышами. Страус Иваныч так же, как и Самум, прижимал страусят к груди, только вместо роскошного шелкового пуха у него был засаленный старенький пиджачишко.
В инкубационной было тепло. Страусята быстро обсыхали и покрывались торчащими колышками, из которых потом образуются перья.
Сорочко готовил специальный стеклянный ящик с паровым отоплением — элевезу. А Страус Иваныч взвешивал поворожденных на весах.
Самый первый страусенок потянул полтора кило. Лене показалось, что это страшно много. Она приняла его с весов и с гордостью сказала:
— Вот он какой!
И украдкой поцеловала его в тепленькую спинку.
IX
Когда вылупились все страусята, к песчаной куче в степь явились Сорочко и Лена. У них были веселые, хитрые лица, как будто они собирались здорово надуть страусов. Лена держала в руках банку с разведенной сажей, а у Сорочки был большой лист белой бумаги, исписанный крупными буквами, и толстая папка.
Сорочко поднес свой лист к самому носу страуса и спросил:
— Вот. Бачишь, что тут написано? Ну, что ты на это скажешь?
Самум заглянул в бумагу, похлопал глазами и опять нагнулся к маленьким. Лена решила, что это как раз то, что надо, и захлопала в ладоши:
— Согласен, согласен! Видишь, головой кивает.
Тогда Сорочко аккуратно положил возле гнезда папку, а на папку — белый лист. Затем он взял правую ногу Самума и подержал ее лапой кверху, пока Лена густо намааывала ее жидкой сажей. После этого лапу плотно прижали к белому листу, так что на нем отпечатались два огромных страусиных пальца.
То же самое проделали с Высокой. Страусы удивлялись и на всякий случай сердито шипели, прикрывая детешат. А люди были вполне довольны. Когда отпечатки высохли, они бережно сложили лист вчетверо и завязали в лапку.
— Ну, — сказал Сорочко страусам, отцу и матери, теперь у меня смотрите, не подкачайте. Дело, братцы, серьезное, и если вы провалитесь, то не видать вам больше маленьких, как своих ушей.
— А если мы провалимся? — спросила Лена.
— Ну, тогда нам не видать. Одинаково, как нам, так и им.
Когда люди уходили, Самум и Высокая долго смотрели им вслед, моргая красными веками. Может быть, они силились попять, какую хитрость придумали люди? И так и не поняли ничего.