Манон не пожелала сдаваться:
– Ну почему?!
«Твою да через телегу!» – не удержавшись, мысленно вторила отцу Зое. «Пресвятые вязы, либо он в другую влюблён, либо просто ты не по нраву. Скорее второе. Трудно найти привлекательной девушку, которая не понимает столь элементарных вещей, да ещё и растёт с такой скоростью и в таких местах, будто одной капустой и питается!» – определилась Зое. Пару месяцев назад ей исполнилось двенадцать, а в этом возрасте дети уже знают все на свете.
Манон. Нет, вы только подумайте: этой рослой, пухлой девчонке, с непропорционально широкими плечами и ключицами, выпирающими сквозь кожу, досталось благородное, сладкое и протяжное имя. Мо-но-н, растягивалось оно по слогам, составляя образ, совершенно отличный от того, что мы видим на самом деле.
Даже хорошо, что полным именем её никто не называл, а если надо, обращались по-свойски – Мона.
Мона с некоторых пор напоминала яблоко, но, как ни странно для Зое это звучало, и она сама также неожиданно начала поправляться. Ничего не изменилось. Всё та же каша с привкусом сырого рассвета и суп ближе к ужину, но ткань её любимой рубашки неожиданно начала сжимать грудину, да и щиколотки понемногу начали выглядывать из-за подола юбки. Девчонка, впрочем, ничуть не испугалась. Она просто не обращала на сей факт никакого внимания до тех пор, пока однажды утром вместо старой рубахи на табурете не возникла другая, с расшитыми рукавами и воротом. Хорошая ткань, хоть и выкроенная немного не по мерке, выглядела вполне прилично и готова была продолжить это делать, при условии хорошего ухода. Ну и куда это годится?!
«Нет, я влезу! Сейчас-сейчас. Ещё чуть-Чу-у-уть. Что, – ткань лопнула? Тем лучше! Теперь уж точно влезу!»
(Кузьма Прохожий . Из услышанного на дороге).
Найти мать не составило труда. Как и всегда в это время она обнаружила себя за парой перегородок, готовящей завтрак. В кухне было душно и пахло бобовым супом. Много же криков будет, когда отец обнаружит его в тарелке, на столе, да ещё перед собой.
– А, ты уже проснулась? – орудующая черпаком, Марта поднесла несколько зёрнышек к губам, подула, попробовала. На лице её отразилась приветливая улыбка.
– Что это?
Поставив тарелку, женщина вытерла лоб, на котором поблёскивали градинки пота.
– Это моя старая рубашка. Твой дед купил её когда-то на ярмарке, в Арлеме. Я покрупнее была, но скоро ты ещё подрастёшь, а пока можно и рукава закатать, – сказала она приветливо и, казалось, совершенно не понимая, насколько Зое возмущают эти слова.
– Ну и что мне делать с закатанными рукавами? Она же… В ней и на яблоню не взобраться!
Улыбка ничуть не угасла. Казалось, она даже стала шире, освещая изнутри мягкие черты лица.
– Не волнуйся, ты сможешь делать в ней всё, что захочешь. Я ходила в ней пять лет, и, поверь, эта ткань очень хорошая.
Зое не стала развивать тему. К чему? Хотела девчонка или нет, но её старая, со следами травы и листьев, рубаха отправилась в сундук, что пылился в чулане, подпирал там старые и негодные инструменты. И поделать с этим Зое ничего не могла. А может?..
– Мам, а ты не знаешь, где ключ от чулана? Я просто собиралась сегодня пойти на пустырь, где замок, вот и подумала: может, найдётся что-то пригодное для разгребанья снега.
– Как хорошо, что ты решила выбраться. Погуляй. Ключ у отца. – За стеною что-то ударило по сухому дереву. – Вот только у него снова ломит поясницу. Не надоедай слишком сильно, хорошо?
– Замок? – показался Ивес, зажимающий палец. – Разве это замок? Вот в моё время мы укрепляли стены досками, которые снимали с сараев, пока никто не видел. Хорошее было времечко… нда. После сидеть было невозможно.
Зое застыла, точно её саму укрепили.
– Ну пойдём, – несильно подтолкнул её отец. – Подберём тебе что-нибудь. Моё.
«Не получилось».
План, хитрый и безотказный, как Зое показалось в первый момент, он просто сорвался в одночасье. Что ж поделать. Ничего не оставалось, кроме как, в самом деле, отправиться на пустырь... в отцовом.
Ивес помогал ей одеваться. Натягивая и завязывая в несколько слоёв, отбиваясь от супруги, которая «не понимает», он в голос объяснял Лефевру, что у него кочерыжка, а не голова. Что он не слез ещё с крыши, и ни на какую ярмарку, ни по какой дороге он не поедет! И точка! Всё!
Города Зое никогда не видела, но он ей представлялся большим и светлым. Дома там, как говорят, были сплошь каменными, а лавок было столько, что, на какую улицу ни выйди, непременно наткнёшься на большую разноцветную витрину. В общем-то, эта витрина, большая и состоящая из сотен стёкол, и была всем, что Зое знала про такое явление как «город», или, как любовно называл его отец: «место для выколачивания средств».
Более получаса мужчина твердил одно и то же, рвя связки, а Лефевр кивал, навряд ли слыша и половину сказанного. Быть может, треть, но и за это бы никто не поручился.
То, что девчонка слышала постоянно, и то, чего не слышала. Отец с матерью что-то скрывали. Не раз Зое заходила на кухню, и тут же разговор прекращался. Что же это могло быть? Она даже пыталась затаиться. Отец всякий раз не замечал тень в коридоре, но вот мать всё видела. Эта затея оказалась совершенно несостоятельной, и потому девчонка очень быстро от неё отказалась.
Взгляд гулял по доскам серой, пыльной стены. И всё же, что такое они могли скрывать?! Взгляд исподлобья и как будто вскользь.
«Ну хорошо, вечером попробую снова».
Двор прорезали крупные, неспешные снежные хлопья. Падая с такой немыслимой высоты, они порядком уставали и, вероятно, поэтому у земли притормаживали, бабочками порхая вдоль снежной глади, выбирая, куда бы присесть. Зое поёжилась. Ей не было холодно, но одно осознание того, что это рубашка была «не та», уже делало её по определению хуже, вне зависимости от качества. «Не достану свою, так дочери её подарю!» – определила для себя Зое и с несколько более лёгким сердцем пересекла двор. Зима – весёлая пора для детей. Ни поля, куда надо относит еду, ни сенокоса со щекочущей за пазухой соломой. Делай иногда, что просят, а всё остальное время хоть на голове ходи. При условии, конечно, что ты сможешь ходить на ней столь долго, что являлось весьма непростой задачей. Воздух был свеж и чист, а белоснежное полотно проседало под падающими сверху столбами света. Дорога шла вдоль озера. Золотисто-охровые стебли камыша стояли припорошённые, будто заснув, и лишь чуть дрожали под ледяными порывами. Ш-ш-ш-ш. Поддавшись необъяснимому порыву, Зое вновь чуть приподняла взгляд, скользя фут за футом по льду обмелевшего осенью озера, взгляд упёрся в тёмное пятно. Бараний остров выглядел абсолютно нормально. Проплешина земли, вдоль которой прогибалась серая стена. Пара вросших валунов. Молодой вяз. Единственное большое дерево на неподходящей почве и среди пустоты…
За запорошенной оградой сорвалась на лай собака. Совершенно охрипший и даже как будто булькающий звук. Зое моргнула. Резкий, тот заставил мысли её вырваться из петли, а саму девчонку вздрогнуть и пойти дальше. Вниз по обледеневшей дороге, а затем налево, вдоль пепельного хитросплетения частокола слив.
Столь неожиданно нагрянувшая зима всё же пообломала сучья яблони. Видно было, что хозяева старались, как могли. Под самыми крупными ветвями леденели подпорки, снега на сучьях было куда меньше, чем должно бы, а значит, его сбивали, и всё же – нет. Люди сделали все, и тем не менее три ветви были обломаны, что не так уж хорошо.
Одинокая фигурка издали привлекала взгляд в этом знакомом, но каком-то ином, пустом, что ли, мире. «Бод», – мысленно попросила у занесённых сугробами холмов девчонка, но это оказалась всего лишь Мона.
Зое могла бы сразу же развернуться и, найдя для себя какой-либо убедительный предлог, пойти обратно, но она этого не сделала. А зачем? Чем, собственно, Мона перед ней провинилась, чтобы томить её здесь одну, посреди порхающих белых бабочек? Да, она выглядела несколько необычно, не взрослая, но уже и не ребёнок, но от этого, как выяснилось, никто не защищён. Зое сама пала жертвой неизвестной болезни, и теперь невообразимо страдала, скучая по обвыкшейся, как будто приросшей к коже рубахе. Решительно преодолев разделяющее их расстояние, девчонка села рядом. Под толстыми юбками захрустел снег. Ткань удержала холод.