— Ишь, что вспомнил, — улыбнулся Папанин. — Было это, когда мы полярную станцию на мысе Челюскин как следует строить начали, в тридцать четвертом году. Станция там была уже создана, но место, честно скажу, мне не очень понравилось. Я пошел на лыжах посмотреть берега поблизости, надеясь, что, может, удастся получше подыскать. И заблудился. Пурга началась. Думал: все, пропал. А в том месте, где теперь изба стоит, я к берегу вышел и определился. Место-то там заметное. Понял, в какую сторону надо мне идти. Вернувшись, сказал плотникам, чтобы срубили избу и отвезли ее на то место. Шкуру я там медвежью оставил, — продолжал вспоминать Папанин. — Запас продуктов.
— А для чего, Иван Дмитриевич? — спросил кто-то из присутствующих.
— Как для чего? — Папанин искоса поглядел на него. — Для того, чтобы было людям где передохнуть с дороги, обогреться, чтобы хорошо им, одним словом, было. Чтобы добро делать людям, — подытожил он, устав подбирать слова.
На душе у меня с тех пор полегчало. Больше я уже не каялся, что съел эту тушенку-реликвию: ведь она была припасена и для меня. Вернее, для таких, как мы с Вадькой.
Впоследствии мне приходилось слышать о папанинской избе, и всегда я с вниманием прислушивался, как будто говорили о хорошо знакомом мне человеке. О ней мне рассказывал радист Феликс Рыбаченко, который в 1968 году прошел вместе с Михаилом Буториным на «Щелье» от Диксона до Тикси. Этим плаванием известный помор доказал, что небольшие кочи древних русских мореплавателей могли огибать самый северный мыс морем. Феликс рассказал, что никакого журнала в избе не было. Подошли они к избе в штормовую погоду. Небо было серое, моросил дождь, и изба не показалась столь привлекательной, как нам. Труба свалилась, печурка прогорела. С ними был Тюков, новый начальник станции на мысе Челюскин; он обещал привести жилище в порядок. Уезжая, они оставили там чистый журнал.
Спустя несколько лет мне довелось читать записки туристов, которые прошли от озера Таймыр через горы Бырранга и по берегу Василия Прончищева, почти маршрутом Семена Челюскина, вышли к мысу. Видели они и избушку Папанина, отдыхали в ней. В избе они приметили новую печку. Как и прежде, в ней поджидал путников запас продуктов: соль, мешок крупы, чай, окаменелая буханка хлеба. На столе покоилась амбарная книга, которую оставил Буторин. Судя по записям, появившимся в ней, избу по-прежнему навещали. И было приятно знать, что поставленная Папаниным изба продолжает служить людям.
Про белух
Лето выдалось необычно теплое. Старожилы не помнили такого последние десять лет. Лед на этот раз отошел далеко от берегов. Капитаны проводили суда по проливу, как по реке, Ледоколы остались без дела и ушли работать в другие места. Температура в тундре поднялась до двадцати градусов. Снег стаял, и, словно пар, над высохшим мхом поднялись столбами комариные рои.
Полярники, дорвавшись до нежданного тепла, дни и ночи проводили на волейбольной площадке. Иные пытались загорать, а мы с Вадькой, конечно, решили заодно и искупаться. Но вода в тундровых озерах оказалась такой же ледяной, как и в море. Задним числом в курилке теперь припоминали, что необычному лету предшествовало невиданное шествие через мыс полярных мышей — леммингов. Уже в феврале, в лютый мороз, они начали выбегать из нор и, подгоняемые поземкой, устремлялись на север, как будто сговорились переселиться жить на острова Северной Земли. Их видели далеко во льдах пролива, хотя вряд ли кому из них удалось одолеть его. Но и не нашлось бы силы, способной их остановить. Крохотные зверьки нацеливались на север решительно и твердо.
В те дни я поймал одного лемминга, принес в дом, и несколько дней белая пушистая мышь с копытами вместо коготков жила у меня. Лемминг безостановочно, топоча копытцами по линолеуму, носился по комнате, постепенно сужая круги и под конец начинал вертеться вокруг ножки стула. Должно быть, ему не терпелось мчаться по снегу только вперед и прямо, и я отпустил его… Вслед за мышами весной объявились в тундре в небывалом количестве белые полярные совы. Они охотились на мышей. Поговаривали, что за ними теперь должны подойти и песцы, тоже большие любители пеструшки, как еще называют лемминга. Но раньше песцов у наших берегов появились белухи-белые полярные дельфины, которых, как припоминали старожилы, не встречали у побережья больше пяти лет.
Белухи появились вслед за сайкой, небольшой рыбкой, которую можно было ловить без всякой наживки, на пустой крючок. Еще немного льда тогда держалось у берега, в трещинах его кто-то и заметил сайку. Оказалось, что там ее видимо-невидимо. Мы опускали на нитке в трещину крючок и дергали наугад вверх — одна, а то и сразу две рыбины попадались.
В первые минуты в предвкушении того момента, когда рыба окажется на сковороде, а мы все сядем за стол, как-то и в голову не приходило подумать, не обязаны ли мы кому-то этим неожиданным угощением. И впрямь, что было делать сайке у наших холодных берегов и зачем сидеть в трещинах подо льдом! Но вскоре все прояснилось само собой. Из трещины послышался шумный вздох, с плеском брызнула вода, капли полетели в лицо. Кто-то подо льдом, оказывается, тоже ловил сайку. Мы побежали к кромке и среди воды обнаружили головы белых дельфинов.
Их было не больше десятка. Дельфины выплывали из-под льда, стремительно удаляясь к середине пролива, постепенно поднимаясь к поверхности. Вынырнув все разом метрах в тридцати от кромки, шумно, резко выбрасывали воздух и в тот же миг погружались, ненадолго оставляя на поверхности белую, без плавника спину. Еще и еще раз вентилируя легкие, белухи уплывали в море, там в отдалении разворачивались и устремлялись обратно. Так же строем незадолго до кромки заныривали и исчезали подо льдом.
Что творилось там в этот момент, можно было представить по сайке, которая в ту же минуту начинала выпрыгивать из трещин. Белухи показались мне животными безобидными, и мне в тот миг очень захотелось спуститься под воду с аквалангом посмотреть на их действия во время пиршества подо льдом. Но акваланга у нас не было, и один парень, родом из Архангельска, из семьи потомственных поморов, тогда сказал, что это она, белуха, пригнала к берегу сайку. Разглядеть дельфина мы так и не смогли, сколько ни старались. На доли секунды появлялся на поверхности белый, овальной формы лоб, похожий на пластмассовый шар, следовал шумный выдох, мелькало раскрытое дыхало, и спина плавно погружалась в воду. Через некоторое время все повторялось, зверь приближался и, занырнув, снова надолго исчезал под водой.
Вскоре и этот последний лед унесло далеко от берега. Исчезла рыбка, пропала белуха. Море до горизонта стало чистым. Лишь километрах в пяти сверкал, как белоснежный теплоход, одинокий айсберг, сидевший на мели. Море было черно-синее, как в тропиках перед грозой.
Я часто бродил по тундре. Отыскав там однажды гнездо полярной совы, занимался съемкой, задавшись целью запечатлеть на пленку подрастание птенцов. Взрослые птицы сразу же улетали подальше, и вначале я не задерживался долго у гнезда. Птенцы только-только начинали вылупляться. Меня заинтересовало, что совы, в гнездах которых в тот год бывало до восьми яиц, не торопились снести их, как другие птицы, все разом. Очередное яйцо появлялось в гнезде спустя несколько дней после того, как было снесено предыдущее. Кладка, таким образом, затягивалась у них на месяц, и я удивлялся, как родители успевают и высиживать яйца, и выкармливать подрастающих птенцов. Но потом я выяснил, что подросшие птенцы помогают родителям. Сбившись в плотную кучу, они согревают и яйца, и своих еще голых собратьев.
Тогда я решил устроить у гнезда засидку и попытаться подсмотреть, как кормят родители птенцов. Спрятавшись в низкую палаточку, я продежурил у гнезда несколько часов. Но добился лишь того, что птенцы разбежались от гнезда. Родители присаживались в отдалении и потихоньку свистели. Проголодавшиеся птенцы и двинулись в конце концов на свист. Я, не ожидая такого исхода, собрал птенцов в гнездо и ушел. Но мне удалось все-таки подметить одну интересную деталь: самый крупный птенец, достигший определенного возраста, обязательно уходит подальше от гнезда. Должно быть, чтобы не демаскировать гнездо. Наблюдение за совами ненадолго отвлекло меня, но вскоре жизнь в тундре без снега и льда стала казаться немного скучной. Тогда мы взяли лодку и решили отправиться к айсбергу. Очень хотелось и поглядеть, и сфотографировать его. Грести оказалось нелегко, расстояние до айсберга почти не сокращалось. Кое-как добравшись до середины бухты, мы услышали какой-то подозрительный шум. Шум напоминал стук лодочного мотора, только звук, казалось, шел из-под воды.