«Кооперация», осторожно лавируя, входила в пролив Вилькицкого. Голубоватые, оплавленные солнцем и штормами льдины напоминали стадо флегматичных животных, в спокойствии разбредшихся по пастбищу. Лениво покачиваясь на тяжелой, холодной волне, они занимали все видимое пространство вокруг корабля и, отсвечивая, отражались в серых низких облаках где-то далеко за горизонтом.
Изредка принимался сыпать снег, было по-зимнему холодно, но уходить с палубы не хотелось. Вот-вот должен был показаться мыс Челюскин — самая северная оконечность нашей страны, всего Европейско-Азиатского континента. Мыс, добраться до которого мечтали многие отважные исследователи прошлого и где мне теперь предстояло долгое время работать и жить.
Открывшаяся с правого борта земля была камениста, полога и безжизненно уныла. Местами чернели базальтовые скалы, в отдалении вставали невысокие горы. На склонах их, как заплаты, белели языки не стаявшего за лето прошлогоднего снега. Не видно было никаких признаков жилья, следов хотя бы временного пребывания в этих местах человека. И, всматриваясь пристально в незнакомые мне берега, я невольно подумал, что. должно быть, такими открылись они и участникам экспедиции Адольфа Норденшельда, шведского полярного исследователя, которому в осень 1878 года удалось достигнуть мыса Челюскин морем, да еще сразу на двух судах.
У прославленного путешественника тогда не могло быть никаких сомнений в том, что ему, его людям и кораблям этот подвиг удастся совершить в истории первыми. Ибо русский штурман Великой Северной экспедиции Семен Челюскин, открывший мыс в 1742 году, добрался до него на собачьих упряжках. А находки в заливе Симса и на острове Фаддея, давшие исследователям право утверждать, что суда безвестных русских поморов ходили проливом Вилькицкого задолго до судов Норденшельда, еще не были сделаны и, ржавея и замываясь песком, продолжали лежать в ожидании своего часа. И поэтому настроение участников экспедиции было, понятно, взволнованно-приподнятое. Казалось, сама природа вызвалась им помогать. Льды отступили, отошли, предоставив небольшим пароходам беспрепятственный проход вблизи берегов. Ничто не предвещало и трудностей, с какими, к примеру, пришлось столкнуться отряду русских гидрографов, пытавшихся обогнуть с востока дотоле неизвестный мыс на дубель-шлюпе «Якутск».
На протяжении трех лет льды преграждали «Якутску» подступы к проливу. Дважды судно возвращалось на зимовку. Во время третьей попытки оно было раздавлено льдами и затонуло. Претерпев невероятные лишения, большинство членов отряда, которым тогда командовал лейтенант Харитон Лаптев, сумело добраться берегом до зимовья и спастись. Тогда-то и родился план обследовать северную часть материка на собачьих упряжках, что в дальнейшем было выполнено штурманом отряда Семеном Челюскиным.
Этот поход стоил жизни немалому количеству солдат, первому командиру отряда лейтенанту Василию Прончищеву, его жене, отважной Марии Прончищевой. На всю работу по описанию берегов от устья Лены до реки Пясины, что на западном побережье Таймырского полуострова, ушло немало лет. Когда Челюскин устанавливал на мысу (названном спустя столетие его именем) памятный столб, шел седьмой год с того момента, как, расцвеченное яркими флагами, судно их вышло из Якутска…
Небольшие пароходы Норденшельда «Вега» и «Лена» вошли в пролив, где в будущем предстояло ломать винты мощнейшим ледоколам мира, без единой задержки.
Будто подчиняясь всеобщему желанию, едва суда встали на траверзе мыса, туман начал рассеиваться и совсем пропал. И тогда все увидели пустынный, без признаков человеческого присутствия, голый берег, а на самом краю заветного каменистого мыса — огромного белого медведя, который в нетерпении прохаживался взад-вперед, словно давно поджидал здесь путешественников…
Представив себе эту картину, я подумал, что, довелись сейчас случиться такому, из кают на палубу выбежали бы все пассажиры, да и моряки, наверное, решили бы теплоход остановить, чтобы полюбоваться на такое диво. Но людям Норденшельда видеть белых медведей было не впервой.
Зверь временами поднимал голову и принюхивался, словно стараясь распознать по запахам, чего можно ожидать от пришельцев. Возликовав, команда устремилась к пушкам. «Мы достигли великой цели, к которой стремились в продолжение столетий, — записал в дневнике Норденшельд. — Впервые судно стояло на якоре у самой северной оконечности Старого Света». Раскатисто грянул залп салюта, и белый медведь сломя голову пустился бежать от грохочущих пароходов. Только и видели его озадаченные путешественники, которые, судя по записям в дневнике, никак не ожидали этого бегства.
Корденшельд, сделав несколько экскурсий на берег, не найдя тут следов пребывания людей, поторопился проследовать дальше, надеясь, что, может, в тот же год удастся обогнуть и самый восточный мыс материка, мыс Дежнева…
Вглядываясь в приближающийся берег, я позавидовал, что мне не довелось плыть на судах вместе с первооткрывателями. Челюскин в трех днях пути от мыса встретил сразу четырех белых медведей. Вместе с одним солдатом он наехал на их след и, проехав восемнадцать верст по следу, настиг зверей… Руал Амундсен, зимовавший неподалеку от мыса Челюскин на шхуне «Мод», не раз встречал на протяжении этой зимовки белых медведей, охотился на них.
Мне, подъезжавшему к мысу несколько десятилетий спустя, надеяться на встречу с белыми медведями было трудно. Полярником я был начинающим, успел всего лишь раз отзимовать на полярной станции «Мыс Желания», но и этого оказалось достаточно, чтобы понять, как изменилась Арктика, как оскудел ее животный мир со времен первопроходцев. И от сознания этого было немножко грустно. Согласитесь, не так уж приятно знать, что тебя никогда не встретит на мысу белый медведь. Но суровость пейзажа, пустынность берегов все же заставляли надеяться, что не сразу, не в первый год, но все-таки повезет… Глядишь, и я встречу здесь белого медведя, будет и мне что записать в своих дневниках…
Мыс Челюскин показался внезапно. Вначале на сером фоне неба прорезались штыри антенн, затем стали различимы дома. По полярным меркам, поселок был не маленьким, хотя, конечно, впервые увидевшему его скорее бы подумалось о страшной затерянности и удаленности живущих здесь людей от остального мира.
Одноэтажные, широкие и длинные, как баржи, стояли на берегу дома. Небольшое озеро делило поселок надвое. Озеро отделялось от моря узкой полосой берега и, по всей вероятности, заливалось волнами в шторм. Отдельно, особняком, отступив в глубину тундры, возвышался на мысу открытый всем ветрам бревенчатый двухподъездный, двухэтажный дом. Он выделялся, приковывая сразу же внимание, и главенствовал надо всем, как башня в старинной крепости. Это, несомненно, был самый высокий для такой широты дом. Я подумал, что надо бы непременно попытаться в нем пожить. Ведь это почти такая же достопримечательность мыса Челюскин, какой некогда был двухметровый гурий, сложенный на мысу из каменных плит Отто Свердрупом в честь Норденшельда. Я не предполагал тогда, что именно в этом доме, самом высоком на мысу, мне и предстояло жить. (В одной из квартир на втором этаже уже была приготовлена чистая постель с теплым одеялом.) И жить так долго, что дом этот мне успеет не раз надоесть, хотя потом жизнь в нем я буду всегда с удовольствием вспоминать.
Двухэтажный дом на мысу был общежитием полярников. Здесь обитало больше молодых парней, чем девушек, которых, как известно, меньше тянет посещать столь удаленные точки планеты. Жили в доме и люди семейные, порой с детьми. Иногда тут создавались новые семейные ячейки, игрались свадьбы, и на свете, должно быть, живет теперь уже немало людей, которые свои первые шаги делали у порога этого дома.
Но узнать обо всем этом мне довелось несколько позднее. Ибо, едва белоснежная «Кооперация» встала на якорь, в небе словно развязался мешок со снегом, ударил снежный заряд. Все потонуло в белой мгле. В двух шагах ничего нельзя было разглядеть. Поднялся вначале вроде и не сильный ветер. Но вскоре он окреп, и льдины с упрямством баранов полезли на корабль, словно задавшись целью проломить его борт. Капитан забегал по мостику, выкрикивая в мегафон поспешные команды. Но льдины придвигали нас к берегу, грозя выбросить на мель или раздавить. Два якоря не помогали. Катастрофа казалась неизбежной. Но тут откуда ни возьмись явился ледокол. Он уверенно приблизился сквозь крошево льдов, подошел черным бортом и, словно под ручку, вывел наш пассажирский лайнер подальше в море. И еще долгих четверо суток мы ожидали улучшения погоды, дрейфуя со льдами где-то вдали от мыса Челюскин, у восточных берегов Таймырского полуострова. Старпом, встречая пассажиров, беспомощно разводил руками, не в силах что-либо пообещать, и говорил: