Стараясь не перебивать свою собеседницу, Влад рассеяно слушал её, и лишь изредка из вежливости поддакивал и поддерживал её панегирические сентенции кивком головы.
– Отчего так? – невеселые мысли стали заполнять голову Влада. – Отчего так происходит, что многие из нас, оказавшись за границей, с какой-то рьяной готовностью принимаются ругать свою страну и выставлять её в карикатурном виде? И даже эта, по виду скромная и незатейливая женщина явно не из среды скороспелых российских нуворишей, и та не находит себе лучшего применения чем как с ходу, с первым встречным, начать так безапелляционно с какой-то непонятной радостью взапуски критиковать только что оставленные родные края.
Конечно, нелегко любить свою родину. Вот она здесь и сейчас, и выглядит как не прибранная с утра женщина. И на её морщинистое от тягот и забот лицо смотреть непросто, и дорогими духами она не пахнет. Но эта женщина – твоя мать. И как же просто охаивать её. Особенно издалека, не утруждаясь мыслью, что всё, что ты есть с твоими знаниями и талантами, всё, что составляет твое естество, дала тебе она, эта усталая женщина с натруженными руками, твоя родина, твоя мать. Легко и безопасно куражиться над ней, ведь она мать, она ведь никогда на тебя не обидится и не пожалуется. Она всё стерпит.
Ещё раз, улыбнувшись говорливой соседке, Влад отвернулся, давая понять, что разговор закончен, и он очень благодарен за услышанное, и перевел взгляд за окно, где все быстрее как в волшебном фонаре братьев Люмьер. Набегали друг на друга каменные постройки, заборы и железнодорожные сооружения, укрытые тугой пеленой начавшегося мелкого дождя, который у нас принято называть моросью.
Как вагоны перебегают через стрелки на новые магистральные пути, так и мысли Влада сменили направление и стали переливаться в русло утомительных политико-социальных обобщений.
Прижавшись виском к холодному стеклу, Влад задумался о только что оставленной России.
События прошедшего десятилетия всё ещё саднили кровавой раной, пересыпанной солью безответных вопросов. Как же это так случилось, что стальное несокрушимое тело трехсот миллионного народа было вспорото ржавым тесаком лживых и циничных обещаний, породивших эфемерные надежды.
Кто же это был тот мудрый и расчетливый, что год за годом расковывал непробиваемую броню великой исторической страны, защищенной непобедимой армией, грохочущим поясом сталелитейных и машиностроительных гигантов, и патриотизмом народа?
Как случилось, что самое образованное в мире население и его передовая наука, уже приступившая к реализации задачи человеческого присутствия на Марсе, так и не смогли разглядеть существа сладкоречивой тлетворности различных "доброжелателей" и доброхотов?
Какая сила парализовала волю двадцатимиллионной политической организации страны, в заслугу которой хотя бы можно было бы поставить освобождение половины населения Земли от удушающей коросты колониального угнетения?
Неужели конструкция социалистического научного мировоззрения, складывавшаяся лучшими умами Европы последние пятьсот лет, была обречена рухнуть под напором индекса наполняемости продуктовой корзины?
Как оказалось, что тысячелетняя культура многонационального народа столь остро нуждалась в потребительском максимализме, сексе и сквернословии?
Или всё дело в нашем вековом долготерпении, взращенном на льду Чудского озера и в зимних окопах Москвы и Сталинграда? В нашей готовности разворачивать новые чужеродные лаковые обертки, скрывающие старые и уже отвергнутые историей социальные и экономические рецепты? А может все объясняется всего лишь обыденной и выработанной за тысячелетие привычкой доверяться любому царю-батюшке, который понятно, лучше всех нас обо всем подумает, обнадежит и успокоит?
Либо всех околдовала разудалая пляска под мелодию "Прощание славянки" пьяного балагура, в самозабвении расплескавшего драгоценные капли национальной гордости и величия духа великого народа и поставившего его в нищенские ряды уличных торговцев на стылых улицах темных городов?