Не дожидаясь ответа товарища, он начинает раздеваться, аккуратно складывая форму на плоский прибрежный камень.
— Я промерз, Ф-фридрих, в России. На всю о-оставшуюся жизнь.
Вот этим он превосходит своего тевтонского друга. Тот не провел в России ни одного зимнего дня. Ни одного.
— Наслышан, — с уважением отзывается тот. Он уже разделся донага, он стройный, хоть и чуточку начал полнеть. На груди косой шрам. И еще следы обширного ожога от левого бедра и ниже. Теперь все понятно про хромоту.
— Это ведь в Р-россии? — спрашивает Чезаре, кивком показывая на ожог.
— На груди — еще в Польше. А нога — да, в России. Сразу как вошли, не успел повоевать. Знаешь эти их чудища, КВ[34]?Один из них, уже без топлива, устроил засаду. Поджег транспортер, меня еле вытащили ребята. Долго потом лечился. Ожоги — страшная гадость.
Фридрих неторопливо входит в воду по пояс, отталкивается, плывет кролем. Чезаре невольно любуется его статью, молодым и свежим телом. А шрамы — они только украшают мужчину. Можно ли сказать Фридриху, как тот красив? Он наверняка поймет все так, что германцы опять оказались лучше. Или даже так, что… они все-таки не то что римляне, они не привыкли ценить мужскую красоту без оглядки на Эрос. А хотя бы даже и с оглядкой — разве не вправе боевые товарищи скрепить свою дружбу на спартанский манер? Платонически, как в «Пире»?[35]
Фридрих переворачивается на спину, любуется небрежным профилем гор на фоне безмятежного неба. Никаких взрывов, бомбежек, атак. Он делает несколько широких гребков, а потом снова поворачивается на живот и плывет к берегу. Вода действительно прохладная, долго тут не поплаваешь. Даже после двух чарочек траппы, или как она тут называется — лоза? Одно слово — шнапс.
— А после госпиталя, — продолжает он рассказ, выбираясь на берег, — для русского фронта я уже не годился, но попросил оставить меня в строю. Отец, дед, прадед стояли в строю — куда же мне еще? Так что охранные войска. Немного было обидно, что так и не войду в Москву, но тебе ведь тоже обидно, что не придется пройтись по Сталинграду, не так ли?
— Обидно, — ответил Чезаре. Капли на теле Фридриха отливают жемчугом и серебром, его легкий северный акцент придает его речи еще больше очарования, но, но, но, надо говорить о другом. — И все же я рад, что еще одну зиму не придется проводить там, на Дону или на этой Волге. Они как скифы, ты ведь читал Геродота? Они заманивают нас в свои степи, чтобы мы вымерзли. Оголодали, но прежде того вымерзли. Знаешь, это было…
— Наслышан, — кратко отозвался он. — Зато здесь нам крепко повезло с климатом. С детства учил итальянский, и вот видишь — пригодилось, послали не в грязные местечки Литвы или Волыни, а туда, где мы вместе можем послужить фюреру и дуче. Двум нашим народам.
— Бороться с народом номер три? — усмехается Чезаре.
— А нет никакого третьего, — холодно отвечает Фридрих. Он уже немного обсох и, неловко стоя на больной ноге, натягивает белье. Ему трудно, покалеченная нога почти не сгибается. Помочь ему, поддержать? Взять его за локоть, даже, может быть, приобнять, вдохнуть этот аромат промытой морем кожи, прикоснуться к шраму под соском — неужели от легендарной этой польской сабли? Они, говорят, бросались с саблями на танки, эти бедные польские герои… Фридриху трудно, но он настоящий боец — не жалуется и даже не стесняется ран, как Чезаре. Нет, нет. Он бы попросил его поддержать, если бы ему это было нужно. Если бы было можно.
— Нет никакого третьего народа, — подтверждает Фридрих, — только сброд, партизаны. И тесто, из которого вы будете печь новых итальянцев. Теперь ведь тут Италия, верно? А эти славянские недомерки даже не догадываются, какая высокая честь им оказана: быть принятыми в народ древних римлян! Бесплатно!
Фридрих сам даже не догадывается, что подобная история случилась с его давним предком Исааком, торговавшим некогда по всей Адриатике. С Венецией ему-таки повезло, но остались некоторые неисполнимые обязательства и непреодолимые обстоятельства. .. Короче говоря, Исаак под старость перебрался в город Данциг и почти дожил до дня, когда его правнучка (что было делать бедным евреям!) вышла за доброго бюргера по фамилии Шенберг. И Чезаре не знает о Милице из Радомировичей, что вышла некогда замуж через море в семью Джилярди… Оба вернулись на родину предков, оба ее не признают своей.
А на ближнем холме чуть шевелится при полном безветрии куст, но приятели этого не видят. К старости Бато стал дальнозорким, для чтения нужны очки — да только что ему тут читать? Старые книги прочитаны все, к новым газетам и притронуться мерзко. Но путь сокола в небе, путь рыбы в море и путь двоих мужчин в чужих мундирах он видит ясно и издалека. Их только двое, ему понадобиться всего три выстрела, они даже не успеют ничего понять. Сначала он ранит одного из них, лучше голого, и когда тот, другой, склонится над ним, получит пулю в голову или в корпус, уж как повезет. А потом можно будет добить первого.