На отца Марка было жалко смотреть. Он что-то там говорил про разные грани премудрости, про то, что ни одна книга не вместит всех Господних чудес, но всем, кто присутствовал, стало ясно: Макс священника срезал. Особенно ясно это должно было быть Софии, которая, конечно, и виду не подала, что заметила. Но заметила точно.
Ну а потом отец Марк нанес визит родному отцу Макса. Поговорил наедине. И получилось, что получилось. Но Макс совершенно не унывает, он объясняет приятелям: в следующий раз непременно придет и расскажет про Вавилон.
— Вавилон? — удивляется Стефан, — там-то что напутали?
— Там не напутали, а раскопали. Я в журнале читал одном немецком. Даже целая книжка вышла, Делич какой-то написал…
— Делич — наш, хорват? — уточняет Стефан.
— Нет, вроде немец. Он там отрыл в Вавилоне древнем кучу всего, и не только он. Раскопали их древние тексты, они по глине палочками писали, выдавливали вроде клинышков таких маленьких.
— Как же они прочитали, — сомневается Леон, — если больше так не пишут, да и не говорят, наверное, на вавилонском?
— Наука! — торжественно восклицает Макс, — все по науке! Я вот тоже вырасту, денег накоплю, поеду поступать в университет в Вену или даже в Берлин… Там в Берлине в музее все эти вавилонские находки. И знаете, что Делич открыл? Целую книгу написал, называется «Babel und Bibel»[77] — вот бы достать! Все эти сказания о потопе и прочее — они у вавилонян были задолго до евреев. Евреи у них списали, поняли, парни? Все вавилоняне раньше них придумали!
— Евреи — они такие, — серьезно соглашается Стефан, — только и к немцам тебе ни к чему. Ты башковитый, кто спорит. Только когда вырастешь, здесь уже будет единая страна южных славян. Поедешь поступать в Белград или Загреб. А то, брат, и в Москву. Зачем нам немчура?
— Ну что ты чушь мелешь, — возмущается Леон, — у нас есть своя империя…
— А правит ею пердун-маразматик, — отвечает Стефан, — главное, австрияк.
— Наследник у нашего императора зато знаешь какой? Эрцгерцог Фердинанд — молодой, образованный, и говорят, хочет дать автономию чехам и всем прочим славянам. Будет наша Далмация вроде Венгрии, а монархия не двуединой — федеративной.
— Ага, варежку разинь пошире. Приедет к тебе эрцгерцог и пирожок в рот положит.
— Может, и приедет! Говорят, в следующем году он Боснию посетит, новую австрийскую провинцию. Глядишь, из Сараева и к нам в Далмацию заедет — недалеко ведь!
— Война будет, — твердо уверен Макс, — все-таки точно будет еще война. На эту не успели, на той отличимся, зуб даю. Меня в офицеры произведут за заслуги.
— Война всех угнетенных за свое место под солнцем! — горячо отзывается Стефан. — Война народов за самоопределение и этих… пролетариев тоже! Свободу добудем себе от этих k.u к.[78] нужников!
— Дождемся и увидим, — резонно отвечает Леон, — посмотрим еще, как греки и сербы с болгарами Македонию поделят. Не подерутся ли между собой?
— Славяне — никогда! — твердо уверен Стефан.
Им по четырнадцать, это ужасно мало и ужасно много. Двадцатый век всегда будет на год моложе их, они боятся рано состариться и опоздать на все его войны и революции, о которых никто еще ничего не знает. У них совершенно сегодня не клюет, да им и не надо. Им хорошо друг с другом, со своими мечтами, со своей горячностью, с деланой взрослостью и с недоигранным детством. А по дорожке вдоль берега в их сторону вдет девочка. София. Идет как будто просто так, что-то ей понадобилось — пирожков ли бабушке отнести на другой конец Острова, как в одной старой сказке, или у отца Марка одолжить на недельку катехизис почитать. Неважно. Мимо них вдет вдоль берега.
— Что-то жарко, парни, нет? — неожиданно срывается с места Стефан, раздевается до подштанников, забегает на прибрежный камень, выгибается всем мускулистым и уже не совсем мальчишечьим телом, отталкивается от камня и красиво входит в воду. В свинцовую, ледяную мартовскую воду Адриатики. И три пары глаз теперь — на него. А он выныривает, отфыркивается, раскидывает мокрые черные кудри и плывет размашисто, неторопливо вдоль берега.
Макс кусает губы, что не он догадался. Леон опускает глаза и, наверное, молится. А может, шепчет про себя: «София, я тебя люблю». Или даже «да здравствует Его Императорское и Королевское Величество». У него никогда не поймешь, когда он от себя, а когда просто как хороший мальчик.
— Привет, ребята! — София небрежно встряхивает челкой, — улов как?
— Да… — тянут с ответом двое, поглядывая в ту сторону, где вылезает из воды смуглый, как античное божество, Стефан.
— Вы про Вавилон так интересно говорили друг с другом… Макс, расскажешь мне?