— Вы перед ним чисты, — сказала Наттана. — Он знает, что вы предлагали мне стать вашей женой, но что я отказала вам. Он считает дурной, порочной меня. Не знаю, какого приема ждать, но думаю, когда он узнает, что мы сами решили прервать наши отношения, он поймет, что бессилен.
Потом, оживившись, блестя глазами, она рассказала о новых вещах, которые собиралась ткать…
С большой дороги мы свернули на проселочную (слегка поднимаясь, она вела к холмам) и скоро достигли карьера. Плиты лежали уже обтесанные Нэзеном и другими каменотесами еще до того, как начали крыть кровлю. Каждую можно было поднять только вдвоем. Погрузка оказалась далеко не легким делом, и вскоре все были мокрыми от пота, тяжело дышали, и очень хотелось пить.
Наттана сходила к пруду и принесла воды. Она была очень хороша: гибкий стан, изящно изогнувшийся под тяжестью ведра, свободная рука на отлете, раскрасневшееся улыбающееся лицо, белоснежные зубы и рыжие волосы на фоне голубовато-серых стен карьера и пронзительной небесной синевы. Она смешала нам питье из воды и сухого вина с кислинкой, и мы принялись жадно утолять жажду.
Наш караван направился обратно в прежнем порядке, только теперь Наттана передала мне вожжи, сказав, что мне следует учиться править по-островитянски на тот случай, если я вернусь и у меня будет собственная усадьба.
Мы поговорили об этой предполагаемой усадьбе, и мне было приятно сообщить Наттане, что таковая не фантазия, а достаточно реальна. Я рассказал, что говорила мне Дорна о двух других родовых поместьях.
— Вы недавно виделись с Дорной? — спросила Наттана как можно более безразличным тоном.
— Я гостил несколько дней у нее с Тором.
— Во Фрайсе?
— Да.
— Я всегда была второй, не так ли? — спросила она, немного помолчав.
Что мне оставалось сказать?
— Отвечайте честно, Джонланг. Теперь мне уже не будет больно. Я всегда прекрасно это знала.
— В каждой из вас есть то, что никогда не будет у другой, — ответил я.
— Но вы дали мне то, что не дали ей. Это по-прежнему так?
— Да, Наттана, и даже в гораздо более глубоком смысле… не просто потому, что был вашим любовником.
Она задумалась.
— Хотелось бы верить, — сказала она наконец, — что я лучше понимаю вас.
— С вами мне всегда все было яснее, Наттана.
— Мне так было легче… я заботилась только о вас. И все же я думала, что больше подхожу такому мужчине, как вы. А как вам кажется: я лучше понимала вас?
— Да, Наттана.
— Правда, Джонланг?
Нелегко мне было хоть в чем-то ее убедить, и даже под конец она сказала:
— Вы желали ее больше, чем меня.
— Но это кончилось.
— И ваша ания тоже, Джонланг?
— Я уже не в ее власти.
— Вы уверены? Я слишком многое понимала, чтобы надеяться, что ания, которую вы испытывали ко мне, окажется сильнее вашей ании к Дорне. Для того, кто уже несет в себе анию, ания к другому — всего лишь временное забвение… Порою мне было тяжело сознавать это.
— Но вы могли стать моей женой вопреки Дорне?
— Нет, хотя чувства наши были разными… Но спасибо вам и за то, что вы снова предложили мне выйти за вас, повидавшись с нею!
— Да, и я повторяю свое предложение теперь, когда вы знаете, что между мной и нею все кончено.
Наттана коротко, удивленно рассмеялась:
— Это ничего не меняет. Я никогда не выйду за вас.
Нагруженная тяжелыми плитами тележка двигалась не быстрее пешехода. Солнце у нас за спиной клонилось к закату, но воздух словно застыл, сухой и жаркий. Липкий пот покрывал тело; я очень устал. Сейчас я почти не думал о Наттане. Внутренне я уже перенесся к ожидавшему меня Дорну, к морской прохладе Острова и представлял наш разговор о моем будущем.
Прошло немало времени, прежде чем я снова взглянул на Наттану. Она сидела устало расслабившись, сложив руки на коленях, раскачиваясь в такт толчкам тележки. Сейчас ее трудно было назвать красавицей, но я знал ее с ног до головы, она была близка, дорога, желанна.
— Никак не отделаться от ощущения, что вы принадлежите мне и только мне, Наттана.
— Ощущения? — переспросила она. — Когда же мы и вправду покончим с ним?
— Ну, нам не так уж часто придется видеться.