Десятый час утра. Я сижу в зале, освещенной потолочной люстрой. Свет не яркий, лампочки давно пора менять, но его вполне довольно, чтобы читать. Прочёл одну страницу, затем вторую, на третьей обрыв. Французская классика всегда меня чем-то привлекала. В ней я находил что-то очень понятное для себя. Опять метафизика. Или это уже избыток чувств по поводу прочитанного и обдуманного дает о себе знать?
Избыток чувств, как переполненный до краёв бокал. Разве только расплескаешь вокруг себя, а то и запачкаешь того, кому этот бокал предназначался.
Всё как-то измельчало. Раньше писали друг другу длинные и проникновенные письма, в которых делились одним сокровенным, обнажая тем самым душу. Сейчас же бояться признаться даже в какой-то незначительности, бояться, что их слова интерпретируют на свой манер, обязательно неправильный, а то и вовсе высмеют или не поймут. Но не бояться при этом лезть к другому человеку в постель, как будто это менее постыдно, чем то, что у тебя лежит на душе – твои самые смелые надежды в жизни, переживания, наблюдения. Измельчали мечты. Теперь это только вопрос размера кармана. Измельчали слова, за которыми не стоит ровным счётом ничего. Важен лишь сиюминутный эффект, который они производят. Измельчали отношения – теперь это взаимовыгодный фарс, в котором одна искусственность, примерка ролей и реплик (убедительнее, я прошу вас сыграйте это ещё раз, но более убедительнее!), и ничего, в сущности, своего, за исключением уже давно ставшего незначительным факта, что это твоя, а не чужая жизнь. Измельчали мы сами -- куклы, манекены, механические болванчики. Как тут не усомнишься по поводу рациональности происходящего?
Зазвонил телефон. Предлагают взять какой-то кредит в банке. Вежливо ссылаюсь на срочные дела и отключаю собеседника.
Тоска. Ею пропитана вся человеческая жизнь. Он слишком устаёт от рационального, а потому совершает крайне необдуманные поступки, мотивируя их тем, что таким образом его жизнь станет ярче, богаче, хотя бы и эмоционально. Самый необдуманный из них – связать свою жизнь с кем-либо.
Только в столкновении равных по силе характеров зарождаются настоящие чувства.
Так это или не так – всё равно. Для чувств достаточно малой искры, чтобы всё вспыхнуло, чтобы пожар не угасал долгое и долгое время. Приходишь потом на пепелище, ворочаешь пепел палкой, глядишь, где заискрит, засветится слабый огонёк, как будто ему и самое время не помеха. Сколько в жизни каждого из нас столько пепелищ, к которым тянет отчего-то неотвратимо?
Нет большей степени опьянения, чем чувство влюблённости.
А когда трезвеешь, сидя на кухне перед стаканом с чаем, когда приходит понимание всего, что с тобой было, и понимание этого как неумолчный приговор – не веришь, не можешь принять, не хочешь принять, тогда уже перестаёшь доверять и всем своим чувствам.
Любовь никогда не взрослеет. Ей чужды веяния времени. Взрослеет одно только сердце. И я бы отдал многое, если не всё, чтобы обратить этот процесс вспять.
Почти полдень. Через окно на кухню льётся мягкий солнечный свет. Надо бы сходить куда-нибудь и развеется, но отчего-то тянет в сон. Прохожу в зал, ложусь на диванчик, закрываю глаза.
Любовь неоднозначна. Это самый что ни на есть клубок противоречивых эмоций. Ненависть смешивается с обожанием, пресыщение — с тоской, переживание — с безразличием, которое само по себе означает отсутствие каких-то ни было чувств к человеку, но которое зиждется на одной лишь боли — неизменной спутнице всякой любви. Мы пытаемся, пусть и неумело, но искренне, потянуть за ту самую нить, которая ярче всего говорит человеку о наших к нему чувствах, но непременно задеваем и другие нити, запутываем клубок всё сильнее, а вместе с ним и запутываемся сами. Но совсем распутать клубок, значит, верно, и вовсе перестать любить.
Странный сон. Будто видел кого-то во сне, кого-то вовсе мне незнакомого, и однако чувство такое, будто я этого человека хорошо знаю. Я иду за ним, вокруг расползающиеся во все стороны тени других прохожих, а это тень не расползается, остаётся неизменной. Хочу протянуть руку и ухватиться за неё, обернуть к себе, заглянуть в лицо, но тень вдруг исчезает. Я кручусь кругом, ищу, пока сновидение не сменяется другим.
Проснулся, когда на настенных часах была уже четверть четвёртого. Жутко болела голова. Рядом лежала проза Эмиля Золя, хотя я и не помню, чтобы читал эту книгу перед сном. Что за странное ощущение после не менее странного сна, как будто понял вдруг всё в себе, всё то, что мешало до этого жить и чем так терзался, и вдруг это понимание открылось? Но открылось где-то очень глубоко внутри, откуда не извлечь ничего для дальнейших рассуждений и доводов.