Изобразив радость, поблагодарив Панченко за заботу, я пошел в канцелярию. На столе у начальницы канцелярии Маруси Петровой лежала открытая папка: моя автобиография, написанная при поступлении в посольство, фотокарточки, отношения из военной миссии. Маруся печатала на машинке справку о моей 10-месячной работе в посольстве.
— Сию минутку будет готово, — улыбнулась она. — Александр Александрович как раз здесь, подпишет вам справку.
Из кабинета А. А. Гузовского, советника посольства, она вышла смущенная. Взяла всю папку с моими документами, отнесла ему. Потом вернулась и вызвала по телефону Панченко, велела прийти.
Панченко совещался с Гузовским минут пять.
— Вот что, — сказал он, выйдя из кабинета Гузовского. — Вы получите ваши документы непосредственно в Москве.
— Но как же я буду в дороге? У меня на руках решительно ничего нет.
— Документы ваши будут при капитане, который едет с вами в Москву. Он везет кое-какую диплома тическую почту, ваше «личное дело» мы и упакуем вместе. Для вас лучше, не таскаться… чудак вы эта кий!
— Но почта будет упакована, в дороге документы не достать.
— Хорошо… Лично от меня получите небольшую и неофициальную справку, что вы — из посольства.
— C'est entendu, — ответил я по-французски с какой-то шутливой наглостью, поняв, что меня хотят привязать к капитану — «попутчику». Начала работать мысль, как от него отвязаться.
«Товарищ попутчик» оказался навязчивым. Он поехал со мною в отель — собирать вещи, а когда я сказал, что должен сходить к прачке взять белье и к сапожнику — за ботинками, он успокоил: «Успеется, мы на машине и туда заедем…» Было ясно: ему велено держать меня в руках, не упускать ни в коем случае! Как же мне высвободиться из железной чекистской хватки? В посольстве оставалось еще одно дело: получить деньги. Бухгалтер сказал, что составление ведомости на проездные займет полчаса. Капитан-попутчик остался в кабинете Панченко, я же пошел «торопить бухгалтера». В голове сумасшедшая билась мысль: как выскочить из посольства? Выход обычным путем — через проходную — опасен: проходная видна из окна кабинета начальника и идти туда через весь двор. Но вот оно, счастье, моя судьба: через стеклянную дверь я увидел — открылись широкие ворота и въезжает грузовик-фургон. Ворота в двух шагах от двери. В один миг я был на улице, завернул за угол и — бегом в метро!
Безумием было бы искать убежища у русских эмигрантов, скрываться в пятнадцатом или шестнадцатом аррондисманах Парижа. Там шныряли агенты НКВД, там днем и ночью производили операции «охотники за черепами». Недавно еще там, в арроадисмане Auteuil, был убит молодой москвич-невозвращенец Колесов, проживавший под именем поляка Лапчинского. Он находился на квартире кн. Голицыной. «Оперативная группа» военной миссии выследила, когда он остался один на квартире: подъехал автомобиль, вломились четыре молодца, чтобы забрать невозвращенца. Колесов-Лапчинский ожесточенно сопротивлялся. Ему проломили голову и, залитого кровью, выволокли на улицу, погрузили в автомобиль. Он еще и на улице кричал «караул», но никто из публики не посмел приблизиться. В квартире нашли лужу крови. Парижские газеты много об этом писали, требовали розыска убийц, но префект полиции заявил, что «инцидент может перейти на дипломатическую почву». После этой истории эмигранты жили в страхе: моя приятельница отказывалась даже хранить вещи, не то, что укрывать меня. На счастье, у меня был знакомый француз, родные которого жили в деревне, — там я нашел убежище.
Действие Божьего Промысла продолжало непрестанно проявляться в моей жизни. Встреча с французом, в сущности, спасшим меня, произошла в обстановке, полной случайностей, непредвиденностей. В мае 1945 года, только приехав в Париж, я познакомился с двумя девушками, которые выдавали себя за эмигранток, но в каждом жесте и слове их я угадывал, что они из Советской России. Одна из них, Ксана, не была дурнушкой, и я впоследствии жалел, что потерял ее из виду. Прошло несколько месяцев, девушки встретились мне в русской кафедральной церкви на улице Дарю. Короткий разговор у церковной ограды:
— Как живете? Как развлекаетесь?
— Ничего, спасибо… Сегодня собираемся в русский театр. Дают «Вишневый сад». Вы не идете?
— Какая жалость, не знал раньше. Непременно пошел бы, но вечер занят. Приятель должен прийти.