Именно таким образом строилась и первоначальная американская экономика. Она исходила не из традиций, которые были порождены сомнительными трансцендентными смыслами, практически не переводимыми в сферу материальных благ, а из вещественной пользы, определяемой, прежде всего, земными потребностями человека. «Вырвавшись на свободу, колонизаторы не только заменили землю с корнями предков на пустынные и безымянные земли, но и поменяли… небо с сияющим Иисусом на холодный космос, который управляется прагматическим богом, приветствующим труд и здравый смысл»11. Это была поистине «новая» экономика, и темпы роста ее ограничивались лишь темпом человеческой жизни. Отсутствие накладных, «духовных» и «социальных», расходов сделало ее одной из самых производительных экономик мира, а наличие громадных неосвоенных территорий позволило ей развиваться свободно, то есть наиболее естественным образом. Вероятно, ранее ни одна экономика мира не находилась в таких благоприятных условиях, и, вероятно, более никогда история не ставила подобный эксперимент, овеществивший экономическую свободу в форме прогресса. Как будто включился мощный мотор, сразу же увеличивший скорость развития всей Западной цивилизации.
Другим завоеванием индустриальной фазы стало национальное государство. Провозглашение принципа «каждой земле — свою веру», непосредственно вытекавшего из протестантского представления о религиозной свободе, привело сначала к суверенитету культур (в ту эпоху существовавших исключительно в религиозной форме), а затем — и к суверенитету территорий, на которых эти культуры господствуют. Национальное государство стало счетной единицей Нового времени. Из кипящей динамики Средневековья, где государственные образования возникали и распадались, фактически, по воле случая, человечество перешло в относительную статику индустриального мира, где субъектность государства, а не правителя была закреплена международными соглашениями.
Причем на уровне отдельного человека тот же принцип свободы, инсталлированный Реформацией, породил западное представление о суверенитете личности — о наличии у человека врожденных, неотчуждаемых прав, которые любое государство обязано принимать во внимание. А социальная распаковка либерализма, длившаяся около двух столетий, привела к утверждению как демократии, механизма добровольного делегирования части этих прав органам управления, так и к кристаллизации их в виде соответствующих законов. Заметим, что тут же возникло и базовое противоречие социума: между правами личности и правами самого государства. Это противоречие породило множество конфликтов ХХ века и начинает обретать парадоксальное разрешение лишь сейчас, в начале третьего тысячелетия.
Тем не менее, в течение индустриальной фазы была сформирована развитая социосфера: совокупность формализованных технологий, поддерживающих в цивилизации динамическое равновесие.
Примерно такую же трансформацию претерпела и техносфера. Европейская наука, став в этот период структурной (производительной) силой, непосредственно воздействующей на реальность, резко ускорила сугубо техническое развитие. Были созданы концепции, связывающие различные области знаний, и за счет этого реализованы невозможные в природе процессы с управляемым превращением тепловой энергии в механическую. Резко возросли характерные скорости физических перемещений (до нескольких тысяч километров в сутки) и скорость передачи информации (практически мгновенно). Характерные энергии стали определяться теплотой сгорания нефти (до 40 МДж/кг), а в конце индустриальной фазы — температурами ядерных реакций. Соответственно, «кровью» экономики здесь является уже не зерно, а энергоносители: на первоначальном этапе — каменный уголь, а далее, по мере развития промышленности, — нефть и газ. Эмблемами фазы становятся не мотыга и плуг, а железные дороги и морские суда.
В исторически короткое время западная цивилизация прошла стадию механического (мануфактурного) производства и перешла в стадию производства машинного. Это привело к невиданной ранее концентрации населения и появлению сверхгородов, мегаполисов: специфической техносоциальной среды, имеющей собственную онтологическую размерность. Если в аграрной фазе общество, не способное обеспечивать себя продовольствием, как правило, было обречено, то в индустриальной фазе такое общество уже могло неограниченно долго поддерживать свое существование за счет внешней торговли. Правда, это требовало соблюдение ряда условий, в частности — наличия высокого экспортного потенциала, мощных вооруженных сил, обеспечивающих соблюдение «правил игры», и строго очерченной позиции в мировой системе торговли. Тем самым индустриальная фаза подразумевает, по крайней мере, одно глобальное измерение — возникновение общепланетной системы обмена. Это, в свою очередь, означает неизбежность появления мировой валюты (или валют), соответствующих расчетных центров и плотной коммуникационной сети.
Более того, поскольку в этой фазе зерновая зависимость индустриальных стран резко ослабевает, социальные системы их теряют непосредственную связь с текущей экологической ситуацией. Они обретают функцию пользователя глобальной природной среды. Так, Великобритания в XIX веке превращает свои территориальные биоценозы в свалку отходов промышленности, почти полностью обеспечивая население за счет внешней торговли: она везет хлеб и шерсть из Австралии, чайный лист — из Китая, получает мясо из Аргентины, а вина — из Франции.
В масштабах истории это означает, что человек в данной фазе становится верхним управляющим уровнем глобального биогеоценоза. Что же до локальных экосистем, которые не имеют прямой жизненной ценности, то он может либо уничтожать их, если они мешают, либо трансформировать (заново создавать) по мере необходимости. То есть происходит неизбежное онтологическое замещение: как ранее аграрный сектор по мере становления вытеснял сектор первобытный (охотничий), так теперь промышленная среда вытесняет среду аграрную. Во всяком случае, преобразует ее, ставя в зависимое, подчиненное положение.
Фактически, техносфера приобретает глобальный характер. Смыкаясь с социосферой, которая также наращивает свое бытийное измерение, она образует полностью искусственную среду, искусственную реальность, которая отделяет теперь человека от породившей его природной стихии.
Соответственно меняется и сам человек. Индустриальная фаза требует от него весьма специфических навыков: умения выживать в «человеческом муравейнике», обладающем повышенной агрессивностью, умения взаимодействовать с машинами и технологиями, зачастую чрезвычайно опасными, умения играть социальную (профессиональную) роль, заданную внешними контурами управления. Человек индустриальный, человек, с рождения и до смерти живущий исключительно в рукотворной среде, еще сохраняет, разумеется, инстинкты биологического существа, но теперь преобразует их в формы очень далекие от биологии. Это хорошо демонстрирует «индустриальная» демографическая динамика. Принято считать, что она имеет четкий экспоненциальный характер, то есть численность населения в индустриальной фазе развития должна со временем возрастать. Суммарно, в планетарном масштабе, так именно и происходит. Однако, стойкая корреляция между промышленным переворотом в той или иной стране и последующим резким снижением в ней рождаемости наталкивает на вывод, что для индустриальной фазы характерна демографическая стагнация. Видимо, в человеке ослабевает один из главных животных инстинктов — инстинкт размножения.
Таков главный итог индустриальной фазы: формирование мощной техносоциальной среды, в которой вынужден теперь обитать вид homo sapiens. Человек в известной мере освободился от деспотии природы, но превратился в вассала искусственного, рукотворного мира, обладающего ничуть не меньшими деспотическими характеристиками.