Интересно.
С недавних пор я начал замечать, что юный мистер Одли завел привычку задавать вопросы в пустоту. Пустота, к слову, ничего не имела против, поэтому было решено дать ей имя. Посовещавшись, друзья сошлись на том, что Вуди – прекрасное имя для воображаемого друга.
Вуди кивал, когда нужно было кивнуть, задавал правильные вопросы и втягивал своего друга в переделки, каких, по мнению Томаса достоин одиннадцатилетний мальчишка благородного происхождения.
Так, наблюдательность подстегнутая интересом, заводила Томаса в самые тёмные уголки замка Одли-парк, несла его по пролётам в поисках загадок и приключений. Со временем мальчик переполненный жаждой до ответов на искомые вопросы, даже перестал замечать вещи, что поначалу так пугали его: смоляные глаза его предков, сверлившие каждого, кто проходил мимо их портретов, воющий под крышей ветер и черные тени, клубившиеся в углах.
Четвертая и двадцатая ступеньки лестницы ведущей в холл, скрипели. Ребенок подумал, что лучше запомнить этот надоедливый факт, чтобы не вздрагивать всякий раз, как в тишине раздаётся этот противный звук.
Иногда, оборачиваясь по сторонам, как и сейчас, Томас озорно перепрыгивал по две ступени пролёта. Опираясь на перила руками, он любил маневрировать в воздухе, воображая себя воздухоплавателем.
Над головой мальчика пронёсся скрип.
- Томас Одли, - чеканный голос матери разрезал тишину настолько неожиданно, что ребенок, испугавшись, ослабил хватку, пальцы его разжались и мальчик упал на одну из ступеней, больно приземлившись прямо на филейную часть. - Снова болтаешься без дела?
Миссис Одли, казалось, умела материализоваться из воздуха, настигая вороватых слуг, но чаще всего, конечно, Томаса.
- Я шёл в свою комнату, мама, - Томас громко сглотнул. - За учебником по... эм логике.
Мэри плавно поведя корпусом, облаченным в дорогое серое платье, открыла Томасу пути к отступлению.
- Секреты любят темноту, Томас, - отчеканила мать.
Мальчик шмыгнул в широкий коридор, по одну сторону усеянный окнами, выходившими на живой лабиринт, повернул ручку двери и пропал в глубине своей комнаты.
Мать частенько выдавала что-то такое, что было понятно лишь ей одной. Никто не обращал внимания на большинство ее слов. Отец давно оставил её наедине со своими мыслями, словно сошедшего с ума дядюшку.
Когда мальчик услышал эхо удаляющегося цоканья каблуков матери, глубоко вздохнул и вышел обратно в светлый, чуть подернутый дымкой заходящего солнца, коридор.
С минуту он стоял неподвижно, словно цепенея. Родители пугали его. Он совсем не был похож на мрачного отца, с глубокой морщиной между бровями и на мать, с ее черными глазами-бусинами.
Пару раз в одиннадцатилетний ум господина закрадывались подозрения, что его подбросили под двери дома, когда Мэри и Рой жили в Лондоне. Мальчик отмел эти мысли сразу же: во-первых, оставленный под дверью младенец вряд-ли мог разжалобить его чопорных родителей до такой степени, что они, мило любуясь чумазым лицом, сообща решили бы оставить его себе. Во-вторых, Томас смотрел на мир голубыми глазами отца, нос, точно такой же, как у мистера Одли, иногда вдыхал не очень приятные запахи и, смотря в зеркало, мальчик замечал ямку на подбородке - маленький подарок матери. Но их явное родство не отменяло того факта, что Томас старался как можно реже попадаться родителям на глаза. Мать могла бессловесно, просто взглянув на сына, заставить чувствовать беспричинную нехватку воздуха. Что касается отца, Томас был уверен, что никогда-никогда в жизни ему не оправдать его ожиданий. К тому же, иногда, когда отец устремлял на сына взор, в его глазах вспыхивала такая ярость, что Томас мог поклясться – это всполохи пламени, готовые сжечь мальчика заживо.
Вопреки всему, Томас не таил обид на родителей. Проведя достаточное время в Лондоне, и насмотревшись на леди, что без устали ласкали своих детей, буквально запирая их в клетку материнской опеки, мальчик понял, что пухлые ручки малышей никогда не перестанут шарить в поисках матери, отрезая путь к приключениям.
Томасу приятнее было держать в руках лошадиные морды и тыкаться щекой в сырые носы, чем ощущать леденящие прикосновения матери. Это негласное правило работало безупречно в обе стороны. Никто не мнил себя виноватым в горестях другого. Как любил говорить Рой Одли, за утренней газетой, перебирая во рту сигару: «В нашей семье нет ответчиков. Наша семья - семья истцов»
Словом, Томас никогда не променял бы азартный дух приключений на похвалу матери и отца и все остались довольны установившимися порядками.