За косу хваталася.
А посмотрите главу, где рассказывается о работе спировских школьников. Там тоже пушкинская запись песни «Как при вечере было, вечере...» очень близко подходит к записи, сделанной 140 лет спустя.
Но это еще не всё. Пушкин, записывая песни, отмечал их варианты. Например, песня «Девушка крапивушку жала...» оканчивается словами:
Что есть у меня одна матушка,
И да живет в деревне в печали.
Пушкин делает к последнему стиху такое примечание: «Поется также: Да и та старенька».
Поэт внимательно изучал условия жизни фольклорных произведений, обстоятельства, при которых они исполняются. Пушкин, как мы теперь сказали бы, был не только фольклорист, он был и этнограф, и историк. К «Трубчи- стой косе...» он дает такое пояснение: «Дни за два перед девичником кладут на блюдо ленты из косы невестиной. Брат ее или ближайший родственник носит его по улице. Между тем поют: «Трубчистая коса...» и т. д.».
Одно время Пушкин намеревался даже издать целый сборник песен. Сохранился конспект предисловия к этому, к сожалению, так и не вышедшему, сборнику.
Особенное внимание обращает поэт на песни исторического содержания. Кстати, и самое название — «исторические песни» — впервые встречается здесь. А теперь этот термин употребляют все ученые.
Свои записи песен Пушкин передал П. В. Киреевскому, который в эти годы объединил вокруг себя многих собирателей фольклора, писателей, ученых.
Вот одна интересная литературоведческая легенда. Вручая Киреевскому свое собрание народных песен, Пушкин задал ему такую задачу: «Там есть одна моя, угадайте!» П. И. Бартенев, записавший этот рассказ со слов самого Киреевского, добавил^ «Но Киреевский думает, что он сказал это в шутку, ибо ничего поддельного не нашел в песнях этих».
Почти то же самое вспоминает Ф. И. Буслаев: «Вот эту пачку, — сказал Киреевский, — дал мне сам Пушкин и при этом сказал: «Когда-нибудь от нечего делать разберите-ка, которые поет народ и которые смастерил я сам». И сколько ни старался я разгадать эту загадку, — продолжал Киреевский, — никак не могу сладить. Когда это мое собрание будет напечатано, песни Пушкина пойдут за народные».
Здесь, как видим, речь идет даже не об одном, а о нескольких, по меньшей мере двух текстах.
Записи Пушкина давно напечатаны. Обычно их помещают в приложении.
Как и предсказывал Киреевский, строки, созданные нашим величайшим поэтом, до сих пор идут за народные и вот уже полтора столетия как бы утрачены для читателя.
Интереснейшая задача — определить, какие же строки принадлежат Пушкину (а сомнения в точности его слов нет). Но нелегко это сделать. И прежде всего, потому, что Пушкин глубоко знал и изучал фольклор; он, по выражению Виссариона Григорьевича Белинского, был истинно национальным, народным поэтом.
И в своем творчестве Пушкин часто обращается к фольклору. Вспомним, сколько народно-поэтических элементов в «Капитанской дочке»: там в эпиграфах к каждой главе песни и пословицы, ими пересыпана речь героев. А знаменитую песню «Не шуми ты, мати зеленая дубравушка...» поют пугачевцы.
В его библиотеке были все лучшие сборники тех лет: «Древние российские стихотворения» Кирши Данилова, «Собрание разных песен» М. Чулкова, «Собрание старинных русских сказок», «Русские пословицы» И. Богдановича и многие другие.
Эти книги он постоянно перечитывал, использовал. По-видимому, «Не шуми ты, мати зеленая дубравушка» взята им из чулковского сборника.
Но чаще Пушкин обращался к живому, звучавшему вокруг него фольклору. Он слушал песни, сказки Арины Родионовны, крестьян в Болдине и Михайловском, специально разыскивал песни о Пугачеве во время поездки в Оренбург. На ярмарках, в праздники, около монастырей, одетый в простонародную одежду, он знакомился с нищими, со слепцами, которые пели старинные духовные стихи.
Лермонтов — поэт иного склада, чем Пушкин. Но и он в своих произведениях, когда изображал народную жизнь, обращался и к устному народному творчеству. У его есть произведение «Ашик-Кериб». Это переложение восточной сказки. Слово «ашик» нам ничего не говорит. Но это не совсем точная передача хорошо известного слова «ашуг» — «народный певец».
Мы уже вспоминали «Песню про купца Калашникова». Как в былинах, описывается у Лермонтова царское застолье: все пьют и веселятся, только один молодец невесел... Точно так же, как и в былинах, поэт прибегает к гиперболе (преувеличению) в изображении красоты, богатства и силы героев. В «Песне про купца Калашникова», как и в народных песнях, много различных повторов, устойчивых фольклорных символов, сравнений, эпитетов.
Лермонтов создал в «Песне» и образ народных певцов; он приводит их приговорки и прибаутки («Ай, ребята, пойте — только гусли стройте! Ай, ребята, пейте — дело разумейте! Уж потешьте вы доброго боярина и боярыню его белолицую!»).
Степана Калашникова казнили.
Схоронили его за Москвой-рекой, Над его безымянной могилою;
На чистом поле промеж трех дорог, И проходят мимо люди добрые, —
Промеж Тульской, Рязанской, Владимирской, Пройдет молодец — приосанится,
И бугор земли сырой тут насыпали, Пройдет стар человек —перекрестится,
И кленовый крест тут поставили. Пройдет девица — пригорюнится,
И гуляют, шумят ветры буйные А пройдут гусляры — споют песенку.
А недавно, перелистывая замечательную книгу М. Чулкова «Собрание разных песен», вышедшую более двухсот лет назад, я нашел песню, которая наверняка была известна Лермонтову, когда он работал над своей «Песней», — слишком уж много здесь похожего.
Молодец, герой этой песни, умирая, просит:
Положи меня, красна девица, во чисто поле,
При широкой дальной при дорожиньке,
В головах поставь, красна девица, золотой крест,
На груди поставь, душа моя, калену стрелу,
Подле бок клади звончаты гусли,
Во ногах поставь, красна девица, моего коня.
Буде стар человек пойдет — помолится,
Моему ли телу грешному поклонится.
Как охотники пойдут, так настреляются.
Буде млад человек пойдет — в гусли наиграется...
Хочу объяснить, почему я назвал сборник Михаила Дмитриевича Чулкова замечательным. Это одна из первых книг в России, в которой напечатаны подлинно народные песни, в том числе и такие, где выражались бунтарские настроения, прославлялись герои борьбы с барами, например, Степан Разин. Я сказал: книга. Но точнее было бы сказать — четыре книги. «Собрание разных песен» состояло из четырех частей, выходивших с 1770 по 1774 год. Вместе они составляют огромный том, насчитывающий многие сотни самых различных песен, — и народных, и сочиненных поэтами XVIII века. В 1913 году Академия наук переиздала три первые части чулковского песенника. К сожалению, четвертая часть утрачена. Несмотря на все усилия ученых, до сих пор не найдено ни одного экземпляра этой части. Такова ирония судьбы: книги скучные, плохие сохраняются лучше, чем книги интересные, любимые читателями.
Русские писатели XIX века тоже ценили книгу Чулкова, хорошо ее знали. Она была, как я уже говорил, и в библиотеке Пушкина.
Буря море воздувает, ... Вихорь парус повевает,
Ветер волны подымает, Меж волнами нос ныряет...
Сверху небо потемнело,
Кругом море почернело.
Разве не напоминают этот ритм, эта рифмовка «Сказку о царе Салтане»? Не так уж важно, что в песне изображено море бурное, а у Пушкина более спокойное. По-моему, звучала музыка этих строк в пушкинском сознании, когда писал он: