Выбрать главу

Октябрь 1910

Царское Село

Весенним солнцем это утро пьяно…

Весенним солнцем это утро пьяно,И на террасе запах роз слышней,А небо ярче синего фаянса.Тетрадь в обложке мягкого сафьяна;Читаю в ней элегии и стансы,Написанные бабушке моей.Дорогу вижу до ворот, и тумбыБелеют четко в изумрудном дерне,О, сердце любит сладостно и слепо!И радуют изысканные клумбы,И резкий крик вороны в небе черной,И в глубине аллеи арка склепа.

2 ноября 1910

Киев

На столике чай, печения сдобные…

На столике чай, печения сдобные,В серебряной вазочке драже.Подобрала ноги, села удобнее,Равнодушно спросила: «Уже?»Протянула руку. Мои губы дотронулисьДо холодных гладких колец.О будущей встрече мы не условились.Я знал, что это конец.

9 ноября 1910

Киев

С теми же предсвадебными днями связано и стихотворение «Старый портрет», подаренное Анной художнице Александре Александровне Экстер, приятельнице Гумилева и хорошей знакомой М. А. Змунчилла.

Старый портрет

А. А. Экстер

Сжала тебя золотистым оваломУзкая, старая рама.Негр за тобой с голубым опахалом,Стройная белая дама.Тонки по-девичьи нежные плечи,Смотришь надменно-упрямо;Тускло мерцают высокие свечи,Словно в преддверии храма.Возле на бронзовом столике цитра,Роза в граненом бокале…В чьих-это пальцах дрожала палитра,В этом торжественном зале?И для кого эти жуткие губыСтали смертельной отравой?Негр за тобою, нарядный и грубый,Смотрит лукаво.

Осень 1910

Киев

Старый портрет – это как бы старинное парадное зеркало, в котором в полный рост отразилась замужняя Анна, вчера еще «дикая девочка», а сегодня «стройная дама» в белом венчальном платье. Наничка и Александра Экстер позаботились и о туалетах новобрачной, чтоб и по моде, и к лицу, ведь жених вместо свадебного подарка преподнес своей «Аннушке» путешествие в Париж. Подарок кажется очень уже нерасчетливым, но на самом-то деле в те времена комната и еда во Франции, и даже в Париже, были чуть ли не вдвое дешевле, чем в России: предвоенный Петербург был самым дорогим городом в Европе.

Парижское кафе. 1910-е годы.

…И мы поехали на месяц в Париж.

Прокладка новых бульваров по живому телу Парижа (которую описал Золя) была еще не совсем закончена (бульвар Raspail). Вернер, друг Эдисона, показал мне в Taverne de Pantheon два стола и сказал: «А это ваши социал-демократы, тут – большевики, а там – меньшевики». Женщины с переменным успехом пытались носить то штаны (jupes-culottes), то почти пеленали ноги (jupes-entravees). Стихи были в полном запустении, и их покупали только из-за виньеток более или менее известных художников. Я уже тогда понимала, что парижская живопись съела французскую поэзию.

Анна Ахматова. «Коротко о себе»

…На север я вернулась в июне 1910 года. Царское после Парижа показалось мне совсем мертвым. В этом нет ничего удивительного. Но куда за пять лет провалилась моя царскосельская жизнь? Не застала там я ни одной моей соученицы по гимназии и не переступила порог ни одного царскосельского дома. Началась новая петербургская жизнь.

Анна Ахматова. Из «Записных книжек»

Переехав в Петербург, я училась на Высших историко-литературных курсах Раева…

Когда мне показали корректуру «Кипарисового ларца» Иннокентия Анненского, я была поражена и читала ее, забыв все на свете.

Анна Ахматова. «Коротко о себе»

Верстку «Кипарисового ларца» принес Анне Гумилев. Перед самым отъездом в Африку. Он стал готовиться к очередному путешествию, едва вернулись из Франции и, еле дождавшись осени (1 сентября 1910), укатил в Абиссинию. В конце ноября добрался до Аддис-Абебы, там и встретил 1911 год, так что в свой первый замужний год Анна осталась «соломенной вдовушкой».

Николай Степанович перед венчанием предупредил невесту, что сидеть у камина и смотреть с тоской, как печально камин догорает, не намерен, и она от чистого сердца пообещала, что будет отпускать его и в Африку и хоть на край света, как только он того захочет. Но вот того, что ее пленник захочет воли так скоро, всего через несколько месяцев после свадьбы, конечно же, и допустить не могла. Больше того, Николай Степанович, так долго добивавшийся от нее согласия именно на брак, иных отношений он и в мыслях не допускал, оказался совершенно непригодным к семейной жизни. Вскоре после его отъезда в Африку «полуброшенная новобрачная» написала такие стихи:

Он любил три вещи на свете…

Он любил три вещи на свете:За вечерней пенье, белых павлиновИ стертые карты Америки.Не любил, когда плачут дети,Не любил чая с малинойИ женской истерики.…А я была его женой.